– Это моя дочь.
– Если у нее кроме красоты есть и талант, то можно вас поздравить…
– У нее большой и замечательный талант…
– Это дитя – баловень природы, очаровательная личность…
– Какое у нее амплуа?
– Она может исполнить все, что захочет, но в особенности неподражаемая в эксцентричных ролях!..
– А! Неужели!..
– Если бы вы ее только видели в Фретильене…
– Она играет роль Жазеты?
– Да, но играет по-своему, уже эта роль неузнаваема…
– Сударыня, позвольте мне выпить за ваше здоровье?
– С удовольствием, позволяю и желала бы вам ответить тем же…
– Будете ли столь любезны принять от меня стакан мадеры с бисквитом?
– Я не могу отказать столь приличному человеку…
Коммивояжер, обрадовавшись случаю познакомиться с актрисами, принялся подливать вино в стакан Гратанбуль, который она поспешно опорожняла.
– Вы нам сделаете честь, вероятно, и будете на спектакле?
– Как же, сударыня, постараюсь сделать себе это удовольствие… Это, должно быть, все пьесы новые. Когда я проживал в Париже, то часто бывал в театре, но ни одной из этих пьес не видел.
– Почти, почти что новые…
– «Расстрелянный любовник» – это опера?
– Настоящая опера.
– А «Немая, которая говорит»?
– Это тоже, у нас идут все оперы…
– А ваша дочь сегодня участвует?
– Еще бы, разве без ее участия может быть хороший сбор?.. Она играет в двух пьесах; вы ей покровительствуйте, мой милый.
– Я уверен, что она не нуждается в этом… но буду ей весьма аплодировать. Предлагаю вам шампанского.
– Охотно принимаю… где вы будете сидеть, мой красавец?
– Я всегда беру место ближе к сцене.
– Мы постараемся вас там поместить.
Путешествующий коммивояжер угощал госпожу Гратанбуль в изобилии разными винами и ликерами, а она ни от чего не отказывалась и не обращала внимания на частые напоминания трактирного гарсона, что ее ждут наверху.
– Скажи им, что я сейчас приду, еще успею, ведь я их одеваю, я и отвечу за все…
– Вы их одеваете! – восклицает Фромон.
– Да, и самое трудное – шнуровать им корсеты. Все хотят быть хорошо затянутыми, и у меня даже от этого часто пальцы болят… Не то моя дочь! Ей нечего затягиваться…
– Она мне показалась очень тоненькой, стройной…
– Да, как я была когда-то…
В дверях опять замаячил гарсон.
– Оставь меня в покое, сейчас приду… надо же и подкрепить силы перед сегодняшним трудом. Видишь ли, дружок, я у них на все руки, так и жду, что в один прекрасный день заставят меня танцевать.
– Ну не задерживаю вас, идите наверх. До свидания, до сегодняшнего вечера. Прошу передать вашей дочери, что у нее прибавился еще один обожатель.
– Ты бросишь ей букет, мой дружок?
Я об этом уже подумал. Останетесь довольны… до свидания.
Коммивояжер поспешно встал из-за стола и направился к выходу, сопровождаемый криком госпожи Гратанбуль:
– Брось ей, голубчик, еще стихи… Гранжерал их прочтет… он хорошо читает, выучился у нотариуса.
– Сударыня, вас требуют наверх.
– Ах! Как ты мне надоел, мальчишка, налей-ка мне еще рюмочку, за счет этого красавца… у него будет, чем заплатить… я за него поручусь, скорее нежели за себя.
Гратанбуль выпила рюмочку, потом другую и третью и, наконец, заснула за столом.
XV. СПЕКТАКЛЬ – БУКЕТ
Час спектакля настал. Актрисы, раздраженные тем, что госпожа Гратанбуль не пришла их одевать, отправляются кратчайшим путем в театр, но суфлерши там не оказалась.
Публика собирается, театр почти полон, но еще очень мало освещен. В провинции, из экономии, освещение делается только тогда, когда почти вся публика собралась. Господин, щегольски одетый, в перчатках канареечного цвета, с розаном в петлице и с пенсне на носу садится в ложу, ближайшую к сцене. Рисуется, ломается, небрежно лорнирует публику и слегка ударяет тросточкою по перилам ложи. Это господин Фромон.
Директор оркестра Пуссемар становится на свое место, музыканты являются, но, увы, двое из них до того пьяны, что сейчас же засыпают и начинают храпеть на весь театр.
Мужской персонал уже готов и только удивляются, что дамы до сих пор не показываются, но они все еще ждут Гратанбуль и ищут ее во всех углах театра. Вдруг Альбертина восклицает:
– А! Боже мой! Ведь она была в зале гостиницы, где обедал какой-то смешной франт… она готова на это… что если… а я ее жду, чтобы переделать мои гусарские панталоны, они так тесны, что не влезают.
Посылают в гостиницу и находят госпожу Гратанбуль в таком же положении, спящую за столом. С большим трудом ее разбудив, двое слуг под руки уводят ее в театр. Парик ее перевернулся так, что локоны падают на лицо.
– Ах, mesdames, мамаша уже готова, – с ужасом кричит Альбертина. – Теперь нам делать нечего, надо самим одеваться!.. Но если она в состоянии суфлировать, вот будет удивление!
– Кто сказал, что я готова, неправда, неправда, – насилу говорит госпожа Гратанбуль и падает на стул, на котором лежит чепчик, приготовленный для Элодии.
– Ах, мой чепчик!.. Смят, испорчен, его надеть невозможно, это ужасно! Невыносимо! Я не буду играть.
На крик жены вбегает Кюшо, с помощью благородного отца уводят госпожу Гратанбуль, предварительно дав ей кофе с солью, чтобы вытрезвить.
Вишенка не играет в первой пьесе и предлагает свои услуги дамам, чтобы одеть их, которые с удовольствием на то соглашаются. Но, присутствуя при тайнах их туалетах, видя, как они румянятся, белятся, чернят брови, ссорятся, кричат, проклинают ту, которая их одевает, как повторяют с нетерпением и злостью свои роли, видя их другими, нежели на сцене, Вишенка убедилась, что тут мерзость, пустота и беспокойство идут рука об руку с удовольствием и смехом.
Однако публика, долго ожидавшая, начинает выказывать нетерпение.
– Мадам, готовы ли, наконец? – кричит Пуссемар, оставивший оркестр для роли режиссера.
– У меня нет чепчика, – говорит Элодия.
– Играй без него, будешь казаться моложе.
– А где наша суфлерша?
– Ее снесли в ее будку. Она начинает приходить в сознание. Представление начинается, я сейчас позвоню, чтобы подняли занавес…
– Мне не лезут эти панталоны.
– Успеешь еще их напялить, ты выходишь только в конце пьесы.
Позвонив, Пуссемар бежит в оркестр, хватает скрипку и говорит барабанщикам:
– Внимание, господа.
