Увертюра из «Дезертира» сыграна. Публика удивляется, слыша постоянно барабанный бой. В партере сидит господин маленького роста, с огромной головою, вид его напоминает питомца зоологического сада. Этот маленький господин постоянно вертится, нагибается, то вперед, то назад, то направо, то налево, забыв, как видно, что он не один здесь сидит. Громко выражает свое мнение, а окружающие его слушают, как оракула. Он неоднократно восклицает:
– Сейчас видно, что это военная пьеса, не надо и афишки, и без нее можно угадать. Теперь сочинители вводят в музыку страшный шум и треск. В Париже употребляют пушки в оркестр, и тут будет пальба.
– А, господин Серполе, вы шутите, – говорит с изумлением одна дама с диадемой и множеством цветов на голове.
– Нет, госпожа Лятандри, я не шучу. С тех пор как Россини в свои сочинения для оркестра имел много медных инструментов, другие щеголяют один перед другим изобретением новых сильных звуков. Но тсс… начинается. Мне любопытно видеть «Расстрелянного любовника». Должно быть, новая опера, я ее еще не знаю… В Марселе, где я долго жил… я бывал два раза в неделю в театре…
Фромон высовывается из ложи и кричит:
– Молчите же! Какой-то болтун в партере нсем мешает.
Господин Серполе не принимает этого на свой счет, он поворачивается к сидящим позади, повторяя:
– Молчите, болтуны, слушайте пьесу.
Первое действие проходит довольно успешно.
Актеры знают свои роли недурно. Барабанщики, впрочем, еще спят, и третий только что последовал их примеру, но зато четвертый барабанщик заглушает пение Зинзинеты. Слов не слышно, но зато видны ее грациозные прыжки, которыми она сопровождает пение.
– Ей! Вы, барабаны, не бейте так громко! – кричит господин, занимающий одно из последних мест театра.
– Выгнать раек из театра! – восклицает Фромон, сделавшийся защитником актеров.
– Тут понятия не имеют о военной музыке, – говорит госпожа Лятандри, поправляя себе диадему на голове.
Маленький господин начинает припоминать и замечает что-то знакомое в этой пьесе. Восклицания свои он продолжает делать вслух.
– О! да я видал это… да положительно… да, да только название не то было, позвольте сейчас вспомню его.
– Показать двери этому болтуну! – кричит Фромон.
– Молчите, господа, а то вас выведут, – повторяет господин Серполе, смотря на раек.
Но вот появляется Монтезума, с необыкновенною легкостью взбегает на гору, изображенную вдали сцены, а оттуда направляется к публике, выкидывая на воздух разные па из балета.
Господин Серполе, ударяя себе по коленам, кричит:
– Это «Дезертир»… это «Дезертир»!..
– Да, замолчите ж, господин Серполе! – говорят многие.
– О, я теперь уверен, что это «Дезертир».
– Позвольте ж нам слушать пьесу, мы сами содержание ее узнаем и увидим, кто будет дезертировать.
– Вы мне напоминаете, это старая опера, известная под названием «Дезертира», а не «Расстрелянный любовник», ее непременно приостановят!
– Вас самих надо приостановить, если не замолчите, – кричит Фромон, вставая с места и угрожая рукой господину Серполе.
Монтезума, несмотря на шум в театре и беспорядок, продолжает играть свою роль. Делает множество пируэтов и прыжков и нечаянно толкает жандармов, явившихся для задержания дезертира, которые под сильным ударом падают и вместе с Монтезумом катятся по сцене.
Занавес опускается, публика аплодирует весьма сильно этому оригинальному зрелищу.
В антракте господин Серполе не перестает кри-чнть:
– Это нам играют «Дезертира!»
– Ну и что ж из этого, – говорит ему Фромон, – если это и «Дезертир». Все равно, лишь бы занимательная пьеса.
– Зачем они изменяют название? Мне это не правится, я не хочу, чтобы меня надували.
– Очень часто в провинции изменяют название пьес.
– Не следует позволять, я не желаю смотреть и слушать устарелые пьесы.
– Потому-то актеры и изменяют названия.
Во время этих прений в публике, за кулисами происходят еще более оживленные сцены: Монтезума бросается бить жандармов, бывших причиною его падения на сцене; Альбертина прогуливается в гусарских панталонах, разорвавшихся сзади, чего не может закрыть коротенькая гусарская курточка, зашить же эту дыру некому, – все заняты.
– Какой сбор? – спрашивает Кюшо, подбегая к Дюрозо, одетому для роли следующей пьесы.
– Я еще не знаю… Но публики много, верно сбор порядочный.
– Кто мне зашьет панталоны? Не могу ж я перед публикой так показаться.
– Не поворачивайся к ней задом.
– Это очень мило быть так связанною. О, если бы мамаша в состоянии была зашить, но об этом, кажется, нечего и думать.
– Как хорошо нам суфлирует госпожа Гратанбуль… все то повторяет, что мы уже произнесли… это ужасная вещь!
– Барабанщики храпят невыносимо… нечего сказать, хороший эффект.
– Зато один сильно действует за всех. Говорят, что пения совсем не слышно.
– Милочки мои, если панталоны не зашьете, то я не выйду на сцену; ведь невозможно ж показывать публике, так бесцеремонно, эту часть нашего тела.
– Ну! Публика очень бы этим зрелищем не огорчилась.
– Надо бы о нем тоже упомянуть в афишке…
– Вот публика уже топает и хлопает, чтобы поднимали занавес…
– А-а! Вот Гранжерал, ну что, благородный отец, каков сбор?
– Ах! Дети мои, нас ужасно надули.
– Каким это образом?
– А вот каким, что публики много, а денег мило. Зачем вы позволили барабанщикам вводить даром свои семейства? Оказывается, что один из них привел шестерых, другой одиннадцать, а третий пятерых детей, семь женщин и восемь мужчин. Наконец, четвертый занял своим семейством почти весь портьер и галерею. Вот вам отчего публики много, а сбор весь только тридцать девять франков и пятьдесят сантимов!
– Боже мой! Как мало, мы не покроем своих расходов!
– Все же надо продолжать играть, чтобы выказать весь свой талант. Слава разойдется по городу, и следующее представление даст, наверное, больше. Итак, на сцену!
– Я не покажусь, если не зашью панталон.
Вишенка, сжалившись над положением Альбертины, хочет помочь горю. Они отправляются в угол фойе, и Альбертина, нагнувшись, отдает в полное распоряжение Вишенке свой прекрасный глобус; девушка, вооруженная иголкой, всматривается в него, как будто бы изучает географию.
«Дезертир» прошел бы удовлетворительно, но вдруг просыпаются барабанщики и, растерявшись, начинают бить в барабаны со всей мочи, за все время продолжительной паузы. Один бьет отступление, другой ускорение шага, а третий общий сбор, и все это случилось во время самой трогательной сцены между Луизою и Алексисом, и прекрасные их монологи совершенно заглушены.
Пуссемар в отчаянии, – дает знаки барабанщикам, чтоб замолчали, а те не понимают и бьют еще сильнее. Публика ожесточенная… в партер кричат, на галерке свистят, а в райке поют каскадные песни. Наконец, Пуссемар с помощью Кюшо и Дюрозо выводит вон барабанщиков, оставляя только одного.
Представление продолжается. Альбертина выходит на сцену в гусарской форме и поет свою арию. Публика аплодирует переделанному романсу. Прекрасные формы, оживленные манеры, выразительное
