порядок тут незавидный!..
– Совершенно согласна с вами, – заметила мать Альбертины.
– Ну, потерпи немного, друг мой, – сказала Элодия, – успеем, к тому же ведь еще не все собрались, ты сам видишь.
– Ну так что же? Нам же хуже, если бы ужин был подан, мы бы уже, конечно, не стали дожидаться тех, кто опоздал. А кого нет?
– Зинзинеты и Анжело.
– Ишь ты! Обоих вместе! Как это странно… – захихикала толстая Альбертина. – Хорошо, что между нами нет злоязычных.
– Что ты хочешь этим сказать? – отрываясь от своих расчетов, спросил Фигаро, с некоторого времени имевший счастье пользоваться исключительным благоволением Зинзинеты. – Мне кажется, что ты своему языку даешь-таки порядочную волю.
– Вот дурак-то, вздумал обидеться простой шутке или, быть может, не на шутку ревнуешь?.. Ну, в таком случай, любезный друг, мне жаль тебя! – И, обращаясь к своим товарищам, Альбертина прибавила вполголоса: – Как бы не так, станет Зинзинета с ним церемониться! Не с Анжело свяжется, так с другим, не все ли равно…
Госпожа Гратенбуль, молча улыбнувшись словам дочери, между тем выбрала самый большой стакан.
– Скажи, пожалуйста, Дюрозо, сколько мы выручили чистого барыша в Фонтенебло? – спросил Монтезума задирая нос еще выше прежнего.
– Подожди, сам еще не знаю, дай сосчитать!
– Однако гроза-то собирается не на шутку! – Госпожа Рамбур отошла от окошка. – Я боюсь дольше оставаться тут.
– А я так люблю грозу, – заметил благородный отец, – это благородно, величественно!
– Да, когда сидишь под крышей, так очень величественно, – проворчал Пуссемар, – лишь бы Вертиго чего не надурила там, в конюшне.
– Чего ей там дурить?..
– Да она ведь тоже не любит грозы, прямо как госпожа Рамбур.
– Это еще что за новости? – раздался раздраженный голос почтенной артистки. – Вы находите, что я похожа на Вертиго, лошадь? Прекрасное сравнение, нечего сказать, прелюбезное сравнение! Вы любезнее ничего не могли сказать мне..
– Ну, теперь госпожа Рамбур разобиделась, – шепотом заметила Альбертина, потирая руки. – Ну до чего сегодня все слабонервны!..
– Это оттого, что в воздухе много электричества, – объявляет благородный отец, останавливаясь перед окном.
– Ишь ты! Гранжерал и в электричестве даже толк знает!.. Какой у нас ученый объявился! Я кое в чем тоже толк знаю, моя голубушка; кто был ‘ клерком у нотариуса, тот уж, верно, не осел какой-нибудь…
– Это еще не причина – мало ли ученых ослов!.. Это мне напоминает бедного Дюфло, мужа госпожи Дюфло, первой Лионской виртуозки. Уж на что глуп был, сердечный, а то и дело все ходил за кулисами, с книгою под мышкой, его так и прозвали ученым ослом. Ты ведь, впрочем, знаешь, милый мой Гранжерал, что это я вовсе не на твой счет говорю. Я тебя от души люблю!
– Да ведь я и не обижаюсь нисколько.
– Послушай, Гранжерал, зачем ты не пошел в нотариусы? – поинтересовалась госпожа Рамбур. – Кажется, что может быть лучше этого!
– Конечно! Я и сам знаю. Но что делать – это все проклятая любовь к театру! Уж как страсть одолеет человека, ничем в мире от нее не отвяжешься! Я видел на сцене Флери и с того дня решился, что я тоже буду актером.
– Желала бы я знать, что общего между ним и Флери! – Альбертина прикрыла рот платком, наблюдая за матерью, которая в эту минуту искала, нет ли стакана еще больше.
– Ну как бы там ни было, – продолжала старуха, – а тебе небось все-таки жалко, что ты не попал в нотариусы?
– Да не ему одному жалко, а всем нам, и публике тоже, – прошептала Альбертина.
– О нет, я этого не скажу, я в своей артистической карьере больших неприятностей не видал. Конечно, в другом положении я был бы значительно богаче.
– Ну, это было нетрудно, – пробормотала Альбертина, обращаясь к Дюрозо.
– Но для кого важны любовь к искусству и аплодисменты публики, тому другого богатства не надо!..
– А ужинать мы сегодня положительно-таки не будем! – Кюшо с мрачным видом раскачивался на стуле. – Быть этого не может! Что же этот трактирщик, забыл, что ли, о нас? Голубчик Пуссемар, отчего бы тебе ни заглянуть, что делается на кухне? Вот мило-то было бы с твоей стороны!
– Да, да, Пуссемар, ступайте, ступайте, – прибавила мать Альбертины, – у меня просто судороги в желудке начинаются.
– Иду, господа, иду.
В ту минуту как Пуссемар вышел из залы, в ту же дверь порхнула Зинзинета, напевая какую-то веселую песенку. Фигаро поднял глаза, строго взглянул на Дежазет и насмешливо заметил:
– Нам сегодня что-то необыкновенно весело, видно, на душе есть какая-нибудь радость…
– Да я, кажется, редко когда грустна бываю, – отвечала Зинзинета, поправляя прическу перед зеркалом, с которого сошла почти вся амальгама, поэтому все лица в нем казались зеленоватыми. – Что это с тобой сегодня, Дюрозо? Уж не хочешь ли ты со мною поссориться? Если да, так ты так прямо и говори. Я терпеть не могу придирок и сама всегда действую начистоту. Хочешь, что ли, разойтись со мною? Так говори прямо, мы с тобой сейчас же и покончим!
– Не угодно ли полюбоваться, – прошептала Альбертина. – Ну, если бы я была на месте Дюрозо, я бы знать ее не хотела после этого!
Но Фигаро, в расчет которого, по-видимому, вовсе не входила ссора с Зинзинетой, опять принялся за свои расчеты, проговорив в ответ:
– Те-те-те! Эк вы расходились, сударыня! Должно быть, гроза-то со всех сторон собирается не на шутку! Молчу, молчу, не сердитесь!
– И прекрасно делаешь, что молчишь.
– Ну что же, в конце концов какой результат в Фонтенбло? – спросил Монтезума, вновь переменяя положение и потягиваясь.
– Сейчас, сейчас, заканчиваю.
– Черт знает, что за зеркало! – воскликнула Зинзинета, возясь со множеством цветов и лент, так любимых провинциальными актрисами. – В нем лицо кажется каким-то желто-зеленым!
– Ну, я не знаю, в каком бы зеркале она
– Четыреста пятьдесят франков, шестьдесят сантимов чистого барыша! – самодовольно объявил Дюрозо.
– Да, это отлично! – заметила старуха.
– Да, мы имели дело с публикой, достойно сумевшей оценить нас, – сказал Гранжерал.
– О, публика была чудная! – воскликнула Элодия.
– Это тебе потому так кажется, что кто-то бросил дрянной букет! – Зинзинета, вскочив, принялась усердно вальсировать со стулом.
– Этот-то букет дрянной! Вот, душа моя, он был великолепен! Посредине была прелестная камелия.
– Вовсе не камелия, а георгин!
– Нет, камелия!
– Нет, георгин!
– Нет, камелия! А ты бы не отказалась от такого букета!
– Вот хитрость-то! Да если бы мне не на шутку захотелось такого букета, я бы купила его сама и дала бы десять сантимов мальчишке, чтобы он мне его бросил. Вот тебе и вся недолга!
– Что ты этим хочешь сказать, Зинзинета? Уж не воображаешь ли ты, что я сама поднесла себе букет,
