роде. Я закрыла глаза и почувствовала, как воздух сгущается. Мне казалось, будто на меня что-то давит, словно сила тяжести удвоилась, в общем, в чем было дело, непонятно. Я продолжала играть, но глаза открыла. И тут обнаружилаа ее – она порхала за плечами Мэран.
Такого прелестного создания я еще никогда не видела – это была крошечная фея, очаровательная, с прозрачными крылышками, которые, чтобы удержать ее в воздухе, трепетали с такой быстротой, что их очертания расплывались. Они походили на крылышки колибри. Точно так же выглядели феи на сережках, которые я купила несколько лет назад в каком-то ларьке на рынке. Изящные и воздушные, они напоминали рисунки Мухи[25]. Только эта не была ни одноцветной, ни плоской.
Крылышки у нее сияли и переливались, как радуга. Волосы были словно мед, кожу как будто покрывал легкий золотистый загар. На ней… о, только не красней, мой дневник! – не было ничего, что прикрывало бы верхнюю часть тела, а тоненькая юбочка казалась сделанной из лепестков, цвет которых постоянно менялся – то розовый, то сиреневый, то голубой.
Я была так поражена, что чуть не уронила флейту. Но, слава богу, удержала в руках, ведь мама подняла бы такой крик, если бы я ее разбила! Но, правда, с ритма я сбилась. Едва музыка смолкла, фея исчезла, будто лишь эта мелодия и удерживала ее в нашем мире.
Я плохо слышала, что говорила Мэран в конце урока, но, по-моему, она ничего такого не заметила. Я думала только об этой фее! И думаю до сих пор. Хотелось бы, чтобы мама или глупый мистер Аллен были со мной и видели все своими глазами. Тогда они не говорили бы, что у меня разыгралось воображение.
Конечно, им, может быть, и не удалось бы увидеть фею. Ведь волшебство – дело непростое. Нужно верить, что оно все еще здесь, вокруг нас, иначе вы его и не заметите.
После урока мама отправилась поговорить с Мэран, оставив меня ждать в автомобиле. Она не рассказывала, о чем они говорили, но мне показалось, что, когда она вернулась, настроение у нее стало немного лучше. О господи, хоть бы она не была всегда такой… застегнутой на все пуговицы.
– Итак, – сказал наконец Сирин, откладывая книгу. Мэран, вернувшись с уроков, уже целый час слонялась по квартире. – Ты не хочешь поговорить со мной?
– Все равно ты скажешь: «Я же тебе говорил».
– Говорил – что? Мэран вздохнула.
– Ну, помнишь, как ты это сформулировал? «Самое неприятное в обучении детей состоит в том, что приходится иметь дело с их родителями». Что-то вроде этого.
Сирин сел рядом с женой на диванчик, стоявший под окном, и тоже стал смотреть в сад. Он вглядывался в могучие старые дубы, окружавшие дом, и долго молчал. В вечерних сумерках ему были видны маленькие коричневые человечки, словно обезьянки, копошившиеся в листве.
– Но дети стоят того, – проговорил он наконец.
– Что-то я не заметила, чтобы ты с ними занимался.
– Да ведь не так уж много родителей могут позволить себе учить своих вундеркиндов игре на арфе.
– Но все-таки…
– Все-таки, – согласился он. – Ты совершенно права. Я не терплю иметь дело с родителями, всегда терпеть этого не мог! Когда я вижу, как детей засовывают в тесные рамки, как их энтузиазм гаснет… При этом взрослые почему-то воображают, будто они одни знают, что правильно, а что нет: концерты, экзамены – это важно, а просто занятия музыкой – блажь, ерунда… – И он, передразнивая кого-то, непререкаемо заявил: – «Мне наплевать, что ты хочешь играть в рок-группе, ты будешь учиться тому, чему я тебе велю…»
Сирин замолчал. В глазах мелькнул темный огонек. Нет, не гнев, скорее, досада.
– Иногда так и хочется родителям хорошенько всыпать! – заметила Мэран.
– Именно. Надеюсь, ты и всыпала? Мэран покачала головой:
– До этого дело не дошло, но тоже вышло скверно. А может, даже еще и хуже.
Мэран стала рассказывать мужу, чего хочет от нее мать Лесли, и, закончив, протянула ему школьное сочинение, чтобы он мог прочесть его сам.
– Совсем неплохо, верно? – сказал Сирин, дочитав до конца.
Мэран кивнула.
– Но разве я могу сказать Лесли, что все это – неправда, когда знаю, что все именно так и есть, как она пишет!
– Не можешь.
Сирин положил листки на подоконник и снова посмотрел на дубы за окном. Пока они с Мэран разговаривали, в саду сгустились сумерки. Теперь все деревья были закутаны в плащи из густой тени – жалкая компенсация за роскошные зеленые одеяния, похищенные осенней непогодой в последние несколько недель. У подножия одного из мощных дубов маленькие человечки, похожие на обезьянок, жарили нанизанные на прутья грибы и желуди на крошечном, почти бездымном костре.
– А эта Анна Баттербери? Как она? – спросил Сирин. – Она что-нибудь помнит?
Мэран покачала головой:
– По-моему, она даже не осознает, что мы раньше встречались, что она изменилась, а мы нет. Она как большинство людей: если что-то ей кажется странным, она легко убедит себя, что этого никогда не было.
Сирин отвернулся от окна и посмотрел на жену.
– Тогда, может быть, стоит ей напомнить, – сказал он.
– Мне кажется, это не самая блестящая идея. Вдруг это принесет больше вреда, чем пользы. Не тот она человек…
Мэран снова вздохнула.
– А ведь могла бы стать другой… – покачал головой Сирин.
– О да, – ответила Мэран, вспоминая. – Могла. А теперь слишком поздно.
– Слишком поздно не бывает никогда, – возразил ей Сирин.
Как мне опротивела жизнь в этом доме. Я просто ненавижу его! Как она могла так поступить со мной? Мало того, что вздохнуть не дает, так и норовит все время оказаться рядо. м, проверяет, прилично ли я веду себя. Но уж это ни в какие ворота не лезет!
Наверно, дневник, ты не понимаешь, о чем я говорю. Ну так вот. Помнишь сочинение об этнических меньшинствах, которое нам задал мистер Аллен? Мать заграбастала его, прочла и вообразила, что я связалась с сатанистами и наркоманами. Но хуже всего, что она дала это сочинение Мэран, и теперь предполагается, что Мэран «проведет со мной беседу, чтобы направить на путь истинный».
Ну не мерзко ли? Она не имела на это права! Интересно, как я теперь пойду на урок? До чего стыдно! Не говоря уж о том, как я разочарована. Я-то думала, Мэран меня поймет. Мне в голову не могло прийти, что она встанет на мамину сторону – во всяком случае, не по такому поводу.
Мэран всегда казалась мне особенной. Дело не в том, что она носит всю эту прикольную одежду и никогда не говорит со мной свысока, а выглядит, как будто сошла с картин прерафаэлитов, если закрыть глаза на эти зеленые пряди у нее в волосах.
Она просто выдающаяся личность. Безо всяких усилий музыка у нее превращается в настоящее волшебство, и она знает столько замечательных историй о том, как появились разные мелодии! Когда она рассказывает, например, о том, откуда взялась песня «Золотое кольцо», создается впечатление, будто она и правда сама верит в то, что эту мелодию феи подарили волшебнику в обмен на потерянное кольцо, которое он им вернул. Она рассказывает так, словно сама при этом присутствовала.
Мне кажется, я знала Мэран всегда. А когда увидела ее в первый раз, поняла, что встретилась со старым другом. Иногда я думаю, что она и сама волшебница – что-то вроде живущей в дубовом стволе принцессы фей, которая просто гостит на земле, а потом возвращается домой в волшебный мир, где ее подлинная родина.
И такой человек принимает участие в крестовом походе, затеянном моей матерью против фей!
Должно быть, я просто наивна. Наверно, Мэран ничем не отличается от мамы, от мистера Аллена и от всех остальных, кто думает так же. Ну что ж! Больше я не буду ходить на эти дурацкие уроки игры на флейте. Ни за что не буду.
