– Волосы в мелких косичках и украшены множеством пуговиц?
Тетушка Хилари кивнула:
– И она перебирала что-то в карманах, так что слышалось какое-то бренчание.
– Это Ширли, – сказала я.
– Значит, вы ее знаете.
– Да, это старый друг.
Тетушка Хилари начала было говорить что-то еще, но я потеряла нить разговора, так как думала только об одном: «Значит, я не сошла с ума. Другие тоже ее видят». Я вела себя спокойно всякий раз, когда появлялась Ширли, но должна признаться, меня пугало, не свидетельствует ли ее присутствие всего лишь о первой стадии нервного заболевания.
И вдруг я поняла, что не расслышала ничего из того, что тетушка Хилари рассказывала мне о визите Ширли.
– Простите, – извинилась я. – Что вы сказали?
Тетушка Хилари улыбнулась, она привыкла, что иногда я отключаюсь.
– Ваша знакомая пробыла тут недолго. Она сказала Томми, что он стал настоящим красавцем, погладила всех собак, поиграла с ними, словно хотела навсегда запомнить их, и ушла. Я предложила ей позавтракать с нами или хотя бы выпить чая, ведь она казалась… как бы это сказать… голодной, что ли. Но она только покачала головой и ответила: «Вы очень добры, но я больше себе этого не позволяю». – Тетушка Хилари нахмурилась. – По крайней мере, по-моему, она именно так и сказала. Если подумать, то особого смысла в этих словах нет.
– Очень похоже на Ширли, – заметила я.
Я видела, что тетушка Хилари готова еще поговорить на эту тему, но я перевела разговор, рассказав о своей затее насчет вылазки в парк, и пригласила ее составить нам компанию. Тетушка Хилари ответила, что ей некогда. Возможно, она подумала о нескольких часах, которые проведет в свое удовольствие, без нас, – так я поняла ее слова и не виню ее за это, – но она сразу стала помогать мне укладывать в рюкзак сладости и закуски.
Мы провели чудесный день. Ничего не изменилось. Моя тревога осталась при мне. Призрак умершей Ширли по-прежнему витал вокруг, но на несколько часов мне удалось отбросить это в сторону, и все было так, словно вернулись старые времена.
Не помню уже, с каких пор я не видела Томми таким счастливым, и это и радовало меня, и угнетало.
Нет, конечно, у нас должен быть какой-то другой образ жизни.
7
Я решила, что пора мне с моей хандрой получить совет какого-нибудь сведущего человека, и на другой же день, сказавшись больной, отправилась не на работу, а в парк Фитцгенри.
Не все, кто ошивается на улице, непременно бездельники. На долю Ньюфорда приходится достаточно бездомных – людей, очутившихся в безвыходном положении: пьяниц, потерявших надежду неудачников, подростков, убежавших из дома. Словом, людей, не виноватых в том, что они потеряли работу, дом и будущее, слишком много. Но еще в городе имеется целая субкультура, если ее можно так назвать, – уличные музыканты, актеры, бродячие торговцы и тому подобные.
Некоторые вроде меня начинали с того, что бежали из родных мест, а потом занимались кто чем мог, как и я, когда я, скажем, «собирала ошметки на хлеб и на шмотки». У других есть комнатенка в пансионе или номер в старой затрапезной гостинице, но они работают на улицах, потому что им это по душе. В других местах, играя на скрипке или предсказывая будущее, на жизнь не заработаешь, да и расходы здесь терпимей.
Парк Фитцгенри как раз излюбленное место такой публики. Он находится недалеко от Злачных Полей Ньюфорда, так что там довольно часто встречаешь проституток и всяких сомнительных типов, когда они, скажем так, освобождаются после своей рабочей смены. Но поскольку другим концом парк примыкает к Баррио, сомнительный контингент разбавляется мамашами, которые прогуливаются парами, толкая перед собой детские коляски, стайками старушек-сплетниц, стариками, сражающимися на скамейках в домино и в шахматы. Прибавьте к этому служащих, толпами устремляющихся сюда во время ланча из центра города, куда выходит западная сторона парка. Другое злачное место находится рядом с дамбой, на берегу озера, но этот район отведен для туристов, и копы здесь в оба глаза следят за лицензиями и прочим. Так что если где и хватают за песни на улицах, или за торговлю с тележки, или просто за попрошайничество, то это именно там.
Человек, которого я сейчас искала, всегда трудится в гуще посетителей парка, поэтому я нашла его не сразу. Он как раз устраивался, подготавливая себе рабочее место.
Костяшка – коренной житель Америки, чистокровный индеец с кожей цвета темной меди, широколицый, с косой, свисающей вдоль спины, почти такой же длины, как волосы у Анжелы. Свою кличку он получил за тот способ, каким предсказывает будущее. Набрав в горсть мелких костей, он трясет их, бросает на кусок оленьей кожи и по их расположению предсказывает судьбу. Для своей роли он не рядится в специальный костюм – никакой оленьей кожи, никаких бус, – а предпочитает выцветшие голубые джинсы, белую футболку с оторванными рукавами, поношенные старые рабочие ботинки. Но, судя по всему, его бизнесу это не мешает.
По правде говоря, я не в большом восторге от всех этих мумбо-юмбо – ни от трюков самого Костяшки, ни от того, чем занимается его подружка Кэс-си, гадающая на картах Таро и на каких-то специальных китайских бумажных штуках. Но хоть я и не верю, что они могут предсказывать будущее, я все-таки должна признать, что кое в ком из людей, занимающихся подобными фокусами, есть что-то особенное.
Взять хотя бы Костяшку.
Глаза у него с сумасшедшинкой. Не безумные, нет, не так, чтобы при взгляде на них хотелось поскорее запереть их обладателя в психушку, но сумасшедшинка в них, может быть, появляется потому, что Костяшка видит то, чего мы видеть не можем. Будто существует некий замаскированный «Иной мир», пересекающийся с нашим, и Костяшка может заглянуть прямо в него. Как знать, не побывал ли он там уже. По-моему, в большинстве случаев он пускает людям пыль в глаза. Но иногда его взгляд останавливается на вас, и вам открывается вся серьезность, скрытая за его паясничаньем, будто вы сразу ощущаете дыхание Катакомб – дикости, прижившейся на городских улицах, и вас охватывает смятение, вам начинает казаться, что невероятное не только возможно, но, видно, и впрямь существует.
Впрочем, мне ли судить обо всем этом? Ведь меня преследует привидение!
– Ну как, Мэйзи? – спросил Костяшка, когда я на своем горном велосипеде подкатила к фонтану, где он расположился.
Я пнула ногой подставку, поставила велосипед, повесила шлем на руль и присела рядом с индейцем. Он перебирал кости, пересыпая их из одной руки в другую. Они постукивали так же, как пуговицы Ширли, только более приглушенно. «Интересно, – подумала я, – чьи это кости? Какого животного? Мышиные? Птичьи?» Я подняла взгляд и увидела, что из глаз Костяшки выглядывает усмехающийся шут. То ли он смеется со мной, то ли надо мной – непонятно.
– Что-то тебя не видно в последнее время, – говорит он.
– Я хожу в школу, – объясняю я.
– Ну да?
– И еще я работаю.
Он глядит на меня довольно долго, и я улавливаю отсвет чего-то неведомого, так что у меня сразу начинает сосать под ложечкой.
– Значит, ты счастлива? – спрашивает он. Об этом меня не спрашивал никто из тех, кому я рассказывала о своих новостях.
– По правде сказать, нет, – отвечаю я.
– Хочешь узнать, что припасено для тебя у Нанабожо? – спрашивает он и поднимает кости.
Я не знаю, кто такой Нанабожо, но вопрос ясен.
– Нет, – говорю я. – Я хочу спросить тебя насчет привидений.
Он даже глазом не повел. Только ухмыльнулся.
– А что именно?
