помощи. Уясе тогда я понимала, что нормальные люди не живут на улице и не носят на себе весь свой гардероб. Но я никогда не задумывалась о том, почему Ширли очутилась на улице. Она всегда казалась ее частью – столько в ней было особой житейской мудрости, сметки и сноровки; мне никогда и в голову не приходило, что она тоже от чего-то убежала. Что когда-то у нее были мечты и устремления, а в результате она стала бездомной бродягой, для которой был возможен один конец – свалиться с лестницы в брошенном доме и сломать себе шею.
«Вот и тебя ждет такая же участь, – говорю я себе, – если ты не пойдешь по тому пути, по которому тебя старается направить Анжела».
Может быть. Но я уважала Ширли, несмотря на все ее причуды, пусть даже она не была из породы везунчиков. Я всегда думала, что пусть ей многого не хватает, но она живет в полном согласии сама с собой.
Я вытянулась на скамейке, скрестила ноги, оперлась затылком на спинку скамьи. Моя мужская шляпа при этом съехала на лоб, поля низко нависли над глазами.
– Поэтому ты и вернулась? – спрашиваю я. – Тебе еще надо кое-что здесь доделать?
Ширли пожала плечами, и, несмотря на всю навьюченную на нее одежду, я узнала этот ее типичный выразительный жест.
– По правде говоря, я и не заметила, что куда-то уходила или откуда-то возвращаюсь, – признается она.
– Но ты же умерла, – напоминаю я.
– Говорят, да.
Я пытаюсь зайти с другой стороны.
– И на что же там похоже?
Ширли улыбается.
– Даже и не знаю. Когда я здесь, я не чувствую никакой разницы между тем, что было до того, как я умерла. А когда я не здесь, так я не знаю, где я… Наверно, это что-то вроде чистилища, все какое-то неопределенное, ничего там не движется, ничто не меняется, месяца кажутся минутами.
Я молчу.
– По-моему, это смахивает на тот автобус, на который я никак не могла попасть, чтобы уехать домой, – добавляет она через некоторое время. – Каждый раз я на него опаздывала и не знала, что же дальше делать, где сесть на следующий и будет ли этот следующий вообще. Во всяком случае, придет ли автобус, нужный мне. Для таких, как я, кто постоянно опаздывает, расписание не вывешивают. Вот тебе история моей жизни.
Мне стало так жаль ее, что я согласна была выслушивать ее маленькие непонятные загадки, которые сыпались на меня в первые наши встречи.
– Я могу что-нибудь для тебя сделать? – спросила я, но не успела договорить, как на станцию с ревом ворвался поезд, заглушая мои слова.
Я собиралась повторить свой вопрос, но, когда повернулась к Ширли, ее уже не было. С Рэкси под мышкой я едва успела вскочить в вагон, как двери захлопнулись у меня за спиной, и поезд с грохотом помчался в темноту. «История ее жизни, – подумала я. – Интересно, какова будет история моей?»
6
Я должна рассказать вам про Томми.
Он большой парень, ростом шесть футов, а его вес приближается к ста восьмидесяти фунтам. При этом он сильный. У него каштановые волосы немного более темные, чем мои, отчего они кажутся грязноватыми, вот я и стараюсь регулярно мыть Томми голову, и невинные глаза… Если он знает какой-нибудь секрет, сохранить его в тайне он не в состоянии.
Потому что он простодушный. Десятилетний мальчик в теле взрослого человека. Я не знаю его настоящего возраста, но, когда я в последний раз водила его в больницу на обследование, врач сказал, что Томми лет тридцать с небольшим, выходит, он в полтора раза старше меня.
Говоря «простодушный», я не имею в виду «глупый», хотя признаю, что Томми совсем не такой смышленый, как должно быть по общепринятым меркам. Но мне нравится считать его более естественным, чем мы все. Он не скрывает своих чувств, любит улыбаться, любит смеяться. Он самый счастливый человек из всех, кого я знаю. Потому-то я так его люблю. Может быть, он и слабоват умом, но иногда мне кажется, что мир был бы куда лучше, сохрани все люди хотя бы каплю той умилительной наивности, которая делает Томми таким славным.
Томми достался мне так же, как и остальные члены моей семьи. Я нашла его брошенным на улице. Сначала я мучилась, стоит ли мне брать его к себе, но, порасспрашивав про разные учреждения, поняла, что, живя со мной и с собаками, он будет иметь то, чего не получит нигде, – семью. Такому, как Томми, всего-то и нужно, чтобы кто-то не скупился на любовь к нему. Такого не получишь в клинике Зеба, где он жил, пока его не вышвырнули, чтобы его койку мог занять кто-то с более неотложными проблемами, то бишь с большими деньгами.
В моей теперешней жизни меня больше всего злит то, что я почти не вижу Томми. Наша хозяйка нынче знает про него больше, чем я, и меня это очень огорчает.
На другой день после того, как я встретила Ширли в метро, я пораньше ушла с работы. Мне нужно было сделать тысячу дел – закупить продукты на неделю, подготовиться в библиотеке к сочинению по истории, но я решила послать все к черту. Погода была прекрасная, так что я надумала приготовить все для пикника и устроить для моего семейства завтрак в парке.
Томми и тетушку Хилари я нашла в саду, который, размещаясь на участке размером с почтовую открытку, был настоящим произведением искусства. Здесь уместились и миниатюрная ферма, и английский сад, и все это примерно на двадцати квадратных футах, пестревших подсолнухами, розовыми кустами, кукурузой, горохом, разными тыквами и томатами. Здесь же сверкали яркими красками цветочные клумбы, источая одуряющий аромат. Томми играл со своими бумажными фигурками, которые я вырезала ему из журналов и наклеивала на картон. Собаки разлеглись где попало, только Рэкси, как пришитый, ходил за тетушкой Хилари по пятам. Вам не понять, насколько уместно тут выражение «как пришитый», если вы не увидите своими глазами, как Рэкси твердо следует своему девизу: «Я всегда в двух дюймах от тебя!»
Собаки затявкали, Томми поднял голову, и вот уже все мое семейство сгрудилось вокруг меня, и каждый добивался, чтобы я поздоровалась с ним первым. Но приятнее всего было видеть, как ставшая печальной в последние дни физиономия Томми вдруг расплылась в широкой, счастливой улыбке. По-моему, я ничем не заслужила такую неподдельную любовь, но я принимаю ее – как я понимаю, в кредит. Эта любовь подстегивает меня еще больше ублажать их, радовать, быть достойной этой любви и преданности.
Тем временем я, как фокусник, умудрилась взъерошить шерсть сразу у шести собак и обнять Томми, стараясь не дать никому повода посчитать себя обделенным. Тетушка Хилари распрямилась над своими грядками, потирая поясницу, чтобы расслабить напряженные мышцы. Она тоже улыбалась.
– А у нас был гость, – сообщила она, когда столпотворение закончилось и воцарился обычный беспорядок.
Томми уже вел меня к большому деревянному подносу, лежавшему на траве, он хотел показать, чем занимались его бумажные человечки после того, как я ушла утром, а собаки лениво трусили рядом с нами, словно маленькие, медленно бегущие волны.
– Кто-то, кого я знаю? – спросила я тетушку Хилари.
– По-моему, должна знать, – ответила наша хозяйка. – Но она себя не назвала. Сказала, что просто хотела зайти посмотреть, как поживает твоя семья, особенно твой сын.
Я заморгала от удивления.
– Вы имеете в виду Томми?
– А кого же еще?
«Что ж, вообще-то он и впрямь мой ребенок», – подумала я.
– А как она выглядит? – спросила я, уже почти предвидя ответ.
– Немного похожа на бездомную бродяжку, если уж вы хотите знать правду, – сказала тетушка Хилари. – На ней под пальто было три, а то и четыре платья.
– Черная?
– Да, а как вы?…
