нее кружевные занавески, на ступеньках, ведущих от входной двери к тротуару, стоят герани в горшках и всегда восседает старая черно-белая кошка, которую тетушка Хилари почему-то назвала Фрэнк и прогуливала ее на поводке. Рэкси и Томми – единственные члены моей семьи, которых Фрэнк терпит.
Ну так вот, я шла по улице, буквально еле волоча ноги – так устала, и увидела Фрэнк, она сидела на ступеньке возле горшка с геранью и злобно смотрела на меня, что, впрочем, было вполне в порядке вещей. А ступенькой выше сидела Ширли. До вчерашней ночи это показалось бы мне немыслимым. А сегодня я даже не усомнилась в ее присутствии.
– Как дела, Ширли? – спросила я и бухнулась рядом с ней на ступеньку.
Фрэнк выгнула спину, когда я проходила мимо, но снизошла до того, что принюхалась к моему рюкзаку и поняла, что, кроме учебников, там ничего нет. Во взгляде, которым она одарила меня, снова устраиваясь на ступеньке, не было и тени уважения.
Ширли откинулась на верхнюю ступеньку. Она засунула руки в карманы, раздался знакомый перестук «диккери-диккери-дин», шапка сдвинулась со лба. Запаху шиповника и лакрицы пришлось побороться с надоедливым ароматом герани, но все-таки он был слышен.
– Когда-нибудь задумывалась, зачем нужна эта луна? – спросила Ширли, голос был сонный и звучал словно издалека.
Я проследила за ее взглядом и посмотрела туда, где в небе над домами на противоположной стороне улицы балансировал в небе жирный круглый шар. Здесь он выглядел иначе, чем в Катакомбах, может быть, казался безопаснее, как вообще выглядело здесь все. Сегодня второй день полнолуния, и мне пришло в голову, что, может быть, привидения сродни оборотням, которых притягивает лунный свет, но просто никто еще об этом не догадался. По крайней мере, ни Голливуд, ни авторы романов ужасов.
Я решила не делиться своими мыслями с Ширли. Я хорошо ее знала, но можно ли предугадать, что оскорбит привидение? Да она и не дала мне ответить.
– Луна для того, чтобы напоминать нам о Тайне, – сказала Ширли. – И поэтому она сразу и Дар, и Проклятие.
Ширли изъяснялась, как Винни-Пух в книгах Милна, подчеркивая интонацией большие буквы в начале некоторых слов. Я никогда не могла понять, как ей это удается. И никак не могла постичь, откуда она столько знает о книгах, ведь когда мы были вместе, я ни разу не видела, чтобы она читала хотя бы газету.
– Как это? – спросила я.
– Раскрой глаза, – ответила она. – Ты когда-нибудь видела что-нибудь столь же таинственно- прекрасное? Ведь при одном взгляде на нее, при внимательном ее рассматривании самая пресыщенная душа преисполняется благоговением и страхом.
Я подумала, что производить такое впечатление и призракам удается как нельзя лучше. Но сказала только:
– Ну а проклятие?
– Мы все знаем, что это просто огромный по своим размерам булыжник, висящий высоко в небе. Мы посылали туда людей, они обошли его, оставили мусор на его поверхности, сфотографировали этот булыжник и начертили его карту. Мы знаем, сколько он весит, знаем его размеры, его гравитацию. Мы высосали из него всю Тайну, но он все равно владеет нашим воображением. И как бы мы ни отрицали, там зарождаются и поэзия, и безумие.
Я так и не поняла, при чем тут проклятие, но Ширли уже переключилась на другую тему. Я просто видела, как в ее мозгу – в мозгу призрака – разворачивается карта и на нее наносится новое направление нашего разговора. Ширли посмотрела на меня.
– Что важнее, – спросила она, – быть счастливой или приносить счастье другим?
– Ну, я как-то всегда считала, что то и другое идут рука об руку, – сказала я. – И одного без другого не бывает.
– Тогда о чем ты забыла?
Вот еще одна характерная черта Ширли, которая мне запомнилась. Есть у нее такая привычка: она задает вам вроде бы простейший вопрос, а он делается все сложнее и сложнее по мере того, как вы его обдумываете, но если вы будете без конца обсасывать его со всех сторон подобно тому, как Рэк-си не может оторваться от старого шлепанца, этот вопрос снова станет простым. Однако для такого результата вам придется продираться сквозь целый лес слов и мнений, которые могут оказаться глубокими, слишком глубокими, как философия дзен, и сбивающими с толку, особенно если вы устали и ваши мозги бездействуют, как у меня сегодня.
– Это что, часть загадки, о которой ты говорила вчера ночью? – спросила я.
Ширли вроде бы улыбнулась, вокруг глаз появились морщинки, пальцы заиграли пуговицами в карманах – «диккери-диккери-дин». В воздухе ощущалось что-то странное, как и вчера перед исчезновением Ширли, но на этот раз я не отворачивалась. Я слышала, как в наш квартал въехала какая-то машина, огни ее фар скользнули по нашим фигурам, вспыхнул яркий свет, потом снова наступила темнота, и опять яркая вспышка, так что мои глаза не успели приспособиться к смене освещения.
А когда я снова стала ясно видеть, Ширли, разумеется, уже исчезла. И на ступеньках сидели только мы с Фрэнк. На мгновение я забыла, каковы наши с ней отношения, и протянула руку, чтобы приласкать ее. Я просто попыталась вернуться к реальности, но кошка-то этого не понимала. Она только что не зашипела, встала и спрыгнула на тротуар.
Я смотрела, как она важно шествует по улице, потом вгляделась в опустевший тротуар, поднялась и вошла в дом.
4
Когда я появилась в конторе на Грассо-стрит, у Анжелы сделалось настороженное лицо. Я знала этот взгляд. Я как-то спросила ее, почему она на меня так смотрит, и она вежливо и откровенно объяснила:
– Знаешь, Мэйзи, как только ты переступаешь мой порог, все сразу осложняется.
Я ждала совсем не этого.
Контора Анжелы на Грассо-стрит состоит из одной благородно обшарпанной комнаты со входом прямо с тротуара. Вдоль одной стены тянутся каталожные ящики, у окна-фонаря стоят потрепанная кушетка и такое же кресло, рядом красуется выброшенный каким-то административным управлением стол – этакое массивное дубовое сооружение, испещренное не меньше чем десятью миллионами царапин и вмятин. За столом – вращающийся стул, а по бокам еще два стула, только дубовых и с прямыми спинками. Помню, мне показалось, что эти стулья выглядят как те, которые я несколько лет назад продала старику Кемпсу, а потом оказалось, что там же Анжела и купила их.
На маленьком столике возле каталожных ящиков стояли электроплитка, чайник, несколько разномастных кружек, заварочный чайник и все, что требуется для приготовления кофе, горячего шоколада и чая. На стенах висели яркие постеры – один, из бюро путешествий, изображал уличную сцену в Новом Орлеане во время карнавала, на другом, рекламирующем шоу Джилли Копперкорн, – маленькие изящные феи цветов порхают над свалкой.
Мне больше всего нравится постер с портретом Барта Симпсона[27]. Я никогда не видела этого сериала, но думаю, можно понять, о чем там идет речь.
Самое приятное в конторе – это вход и ступеньки, ведущие к тротуару. Отличное место, с которого удобно наблюдать за проезжающим мимо транспортом и за пешеходами. Или просто проводить время. Нет, не это здесь самое приятное. Самое приятное здесь сама Анжела.
Ее настоящее имя Анжелина Марсо, но все зовут ее Анжела, кто-то, наверно, потому, что это ее уменьшительное имя, но большинство из-за того, что ее миссия – спасать уличных подростков. Интересно, что она и выглядит как ангел. Старается, правда, замаскировать свой ангельский вид и носит мешковатые брюки и простые футболки, а красится ровно столько, сколько необходимо, чтобы ее не принимали за баптистку, и все равно она великолепна. Лицо сердечком, потрясающие волосы – длинный темный водопад, струящийся вдоль всей спины, и кажется, будто ему нет конца, мягкие черные глаза, которые сразу дают понять: перед тобой человек, искренне беспокоящийся о тебе. Не как статистик, желающий увеличить свой список спасенных, а как человек. Анжела – личность.
Но сейчас ее глаза встречают меня таким подозрительным взглядом, какой для нее необычен. Такой
