не очень это полезное приспособление для такой цели, – и тут парень за окошком усталым голосом говорит:
– Следующий!
«Интересно, кто ждет его дома?» – думаю я, пока приближаюсь к кассе, шаркая ногой, чтобы прилипшая к подошве резинка снова меня не застопорила.
– Сколько стоит билет? – спрашиваю я.
– Смотря куда вы едете.
У парня прилизанные, начавшие редеть волосы, зачесанные на левую сторону. Тощий молодой человек в выцветшей рубашке и в брюках, слишком мешковатых для него, старательно выполняет свою работу. Один глаз у него подергивается, и мне невольно кажется, будто кассир мне подмигивает.
– Точно, – соглашаюсь я.
Мой мозг что-то не сечет сказанное им. Ах да! Ему ведь нужно знать место назначения. Мои мысли принимаются копаться в прошлом, выискивая название места, куда я покупаю билет, и обходя при этом плохие времена, притаившиеся в моей памяти и только того и ждущие, чтобы наброситься на меня. Но проскочить их невозможно.
Вот еще одна отличительная черта обитателей улиц: удается им уйти с улицы или нет, прошлое все равно причиняет боль. Может, и настоящее тоже не блеск, но обычно оно лучше того, что было прежде. Так и со мной, так и с Ширли, и почти со всеми, кого я знаю. Стараешься жить сегодняшним днем, как те, кто постепенно проходит «Двенадцать шагов» [28]. А вообще-то стараешься вовсе не думать.
– Роккастл, – наконец сообщаю я парню, сидящему в кассе.
Он проделывает что-то загадочное с компьютером и поднимает глаза:
– В один конец? Или обратный тоже?
– В один конец.
Он снова возится с компьютером и называет мне цену. Я расплачиваюсь и, припадая на одну ногу, покидаю автовокзал с билетом до Роккастла в кармане. Сажусь на скамейку и соскребаю резинку палочкой от мороженого, которую нашла тут же на тротуаре; теперь все в порядке.
Ни в какую школу я не иду, домой тоже. Вместо этого я спускаюсь в метро и еду до Грассо-стрит. Выйдя из метро, долго стою на тротуаре, потом наконец перехожу через улицу и иду в Катакомбы.
9
Сегодня луна кажется меньше. Не только потому, что ее несколько обстругали с одной стороны – ведь она уже на убыли, – она словно почему-то присмирела.
Не могу этого сказать про сами Катакомбы. Тут и там подростки нюхают клей или вкалывают себе наркоту, некоторые просто балдеют, привалившись спиной к куче булыжников, неуклюже вытянув перед собой ноги, устремив глаза в никуда. Мне попадается компания бомжей, они варят бог знает что на костре, для которого приспособили ржавую канистру. Из покосившихся дверей какой-то старой конторы выбирается мешочница и начинает кричать. Ее вопли преследуют меня, пока я пробираюсь между брошенными машинами и прочим хламом.
У байкеров в конце улицы вечеринка. На изрытом тротуаре перед их домом припарковано чуть ли не тридцать пять навороченных мотоциклов. Дом освещен коулмановскими горелками, и до окна, на котором я сижу, доносится смех и музыка.
Меня они не беспокоят: я никогда не водилась с байкерами и не сцеплялась с ними, а после смерти Ширли они считали меня чем-то вроде талисмана Катакомб и оповестили всех, что я нахожусь под их защитой. Такое не всюду помогает, но здесь это выручало меня не раз.
Никто пока не занял мой старый дом, но за пять месяцев он уже приобрел тот запах брошенного жилья, которым так и шибает в нос в Катакомбах. Не то чтобы пахло грязью, нет, скорее пылью и нечистотами, это ветер заносит вонь в дом с улицы. Даже воздух отдает не просто плесенью, а чем-то застоявшимся.
Однако на самом деле я ни о чем таком не думаю. Сижу себе и жду, что на меня снизойдет прежний покой.
Раньше я обычно всегда сидела здесь, уложив Томми в постель, и если не читала, то просто смотрела в окно. Рэкси жался ко мне, остальные собаки располагались по всей комнате, меня успокаивало их тихое похрапывание и вид подрагивающих лап – наверно, во сне они гонялись за кроликами.
Но теперь здесь уже ничто не радовало.
Я выглянула в окно и увидела, что по улице двигается какая-то фигура. Но это был не тот, кого я ждала. По улице шла Анжела с Чаки на поводке. Его серая тень выступала впереди, прокладывая путь. Когда они подошли поближе, какие-то парни вышли из тени, сгустившейся вокруг дома напротив, и Чаки, хоть он старый и немощный, бросился на них. Парни быстро подались назад.
Я услышала, как Анжела и пес вошли в дом. Когти Чаки зазвенели на поцарапанном мраморе, Анжела поднималась, шаркая по лестнице кожаными подметками. Я повернулась, когда они вошли.
– Я так и думала, что ты здесь, – говорит Анжела.
– Не знала, что вы за мной следите. – Я не хотела, чтобы мои слова были похожи на грубость, но сдержаться не смогла, и голос прозвучал вызывающе.
– Я не собиралась проверять, что ты делаешь, Мэйзи. Я просто беспокоилась.
– Ну вот, я перед вами.
Анжела отстегнула поводок от ошейника Чаки, пес подошел к окну и уткнулся мордой мне в колени. Приятно было погрузить руку в его шерсть.
– Вам тут быть нельзя, – говорю я Анжеле. – Это небезопасно.
– А для тебя безопасно?
– Ну, я же у себя дома, – пожала я плечами. Анжела тоже прошла через комнату. Подоконник широкий, и мы вполне помещаемся на нем вдвоем. Она садится напротив меня, обхватив руками колени.
– Я увидела, как ты прошла мимо моей конторы, и решила заглянуть к тебе на работу, потом пошла к тебе домой, потом в школу.
Я снова пожала плечами.
– Ты не хочешь поговорить со мной? – спрашивает она.
– А что я могу сказать?
– Расскажи, что у тебя на сердце. Я здесь, чтобы тебя выслушать. Но если ты предпочитаешь, чтобы я ушла, я могу уйти, только мне не хочется.
– Я…
Слова снова застряли у меня в горле. Я перевела дыхание и начала по новой.
– По-моему, я не слишком-то счастлива, – сказала я.
Анжела ничего не ответила, но подбадривающе кивнула.
– Это… Я ведь не сказала вам, зачем я приходила в тот раз… Ну, насчет школы, работы и всего прочего. Вы, наверно, просто подумали, что вам все же удалось переломить меня, правда?
Анжела покачала головой:
– Я не ставила перед собой такой цели. Я сижу в конторе для всех, кто во мне нуждается.
– Ну ладно, а со мной вот что было. Вы помните тот день, когда умерла Маргарет Грирсон?
Анжела кивнула.
– Мы с ней получали письма в одном и том же почтовом отделении, – стала рассказывать я. – И накануне того дня, когда ее убили, я достала из своего ящика письмо, в нем меня предупреждали, чтобы я была осторожней, так как против меня задумали что-то нехорошее, я всю ночь паниковала, а когда наступило утро и ничего не случилось, у меня как гора с плеч свалилась. Ведь что сталось бы с Томми и с собаками, если бы со мной что-нибудь стряслось, понимаете?
– А при чем тут Маргарет Грирсон? – спросила Анжела.
– Записка, которую я получила, была адресована «Маргарет», написали только имя и ничего больше. Я решила, что записка прислана мне, но, наверно, тот, кто послал ее, перепутал ящики, и записка попала не к Грирсон, а ко мне.
– Но я все-таки не понимаю, что…
Я не могла поверить, что Анжела не понимает.
– Маргарет Грирсон была важная персона, – стала объяснять я. – Она возглавляла клинику для больных
