Иззи превосходящую многие другие. Те картины, которые в конечном итоге были отобраны для галереи, не были плохими; просто они не являлись лучшими из ее работ.
– А как насчет этой картины? – осмелилась она спросить, когда Рашкин отложил пейзаж с дубом, видневшимся из окна ее комнаты в университетском общежитии.
Иззи особенно гордилась этой работой, ей всё удалось с первого раза – начиная с черновых набросков на листах бумаги и заканчивая окончательным результатом на холсте. Но Рашкин отрицательно покачал головой:
– Нет. В этой картине есть душа. Ты никогда не должна продавать работы, в которых осталась твоя душа.
– Но разве не во все работы мы стараемся вложить душу? – удивилась Иззи.
– Ты путаешь работу, идущую от сердца, с картиной, у которой есть душа. Художник безусловно должен отдавать всего себя своей работе, иначе его труд потеряет смысл, и с этим никто не спорит. Но иногда картина обретает собственный характер, независимо от того, что мы в нее вложили. Такие произведения, в отличие от обычных, заслуживают нашего особого отношения.
Иззи окинула взглядом мастерскую Рашкина, множество его работ, висящих на стенах или небрежно сложенных по углам.
– Поэтому всё это осталось здесь? – спросила она.
– Отчасти, – улыбнулся Рашкин. – Большинство из них – явные промахи.
– Я бы с радостью согласилась лишиться глазного зуба, лишь бы научиться рисовать такие «промахи».
Рашкин промолчал.
– Почему вы больше не выставляете свои работы? – настаивала Иззи, поддавшись расслабляющему воздействию этого особенного дня.
– Я больше не голодаю, – ответил художник.
– Но ведь вы занимаетесь этим не ради того, чтобы выжить, – заметила Иззи, пораженная его словами. – Вы пишете не ради денег.
Рашкин с любопытством взглянул на девушку:
– Тогда ради чего ты занялась живописью?
– Чтобы показать, каким я вижу окружающий мир.
– Ага. Но кому ты пытаешься это показать – зрителям, то есть потенциальным покупателям, или Искусству?
– Я не вполне вас понимаю. Как мы можем общаться с искусством?
– Не просто с искусством, – ответил Рашкин. – Но с душой творчества. С музой, которая нашептывает нам на ухо, которая упрашивает и требует и никогда не оставит нас в покое, пока мы не выполним ее просьбу.
Он выжидающе посмотрел на Иззи, но та не знала, что ответить. Она понимала, что такое вдохновение, то есть то, что большинство людей под этим подразумевали, но Рашкин говорил о музе как о совершенно реальной личности, которая навещала его и не давала покоя до тех пор, пока он не исполнял ее желание.
– Ты все поймешь, – сказал Рашкин спустя некоторое время.
– Что пойму?
Но художник не был расположен продолжать разговор на эту тему.
– Очень удачно, что твои картины имеют стандартные размеры, – сказал он. – По-моему, у нас достаточно готовых рам, чтобы оформить выбранные полотна. Ты не поможешь мне принести их из кладовки?
Иззи поняла, что настаивать нет смысла. Она спустилась вслед за учителем на первый этаж, и остаток утра они провели вставляя картины в рамы и упаковывая их для перевозки.
– Как ты собираешься доставлять их в галерею? – спросил Рашкин, когда работа была полностью закончена.
– Мой приятель Алан ждет звонка. Он обещал всё перевезти на своей машине.
Когда Алан приехал, Рашкин помог им спустить картины вниз и донести до машины. Затем он за руку попрощался с Аланом, пожелал Иззи удачи, и не успела она поблагодарить его за помощь, как он скрылся за дверью мастерской. Девушка в последний раз поправила сложенные на заднем сиденье картины и заняла место рядом с водителем.
– Так вот каков этот загадочный Рашкин, – промолвил Алан, едва его «фольксваген» выбрался на дорогу.
Иззи молча кивнула.
– Он совсем не такой, каким я его представлял.
– А чего ты ожидал? – удивленно взглянула на него Иззи.
– Я думал, что он больше похож на тот рисунок, который ты показывала нам в прошлом году.
– А разве в рисунке нет сходства?
– Несколько гротескное. Я не понял, что это была карикатура.
– Но я не делала никаких карикатур...
