— Мы отомстим за нее, любезный доктор, будьте уверены.
— Осмелюсь спросить, какие распоряжения сделаны вами относительно тела покойного?
— Пока что я еще не могу дать разрешения на погребение.
— Почему?
— А потому, что я хочу привести убийцу на очную ставку с трупом, если только арест не заставит слишком долго ждать себя.
— Будем надеяться, что полиция не замедлит достичь своей цели.
— Еще одно слово! Потрудитесь описать мне, как можно подробнее, вашу записную книжечку, которую вы потеряли.
— Она была из слоновой кости, внутри вся выложена бархатом. На внешней стороне буквы моего имени и фамилии «С» и «В», окруженные гирляндой роз. В бархатных петельках — серебряный карандаш, с помощью которого и закрывалась книжечка.
— А в середине?
— Пять или шесть листиков почтовой бумаги.
— Было на них что-нибудь написано?
— Самые незначительные заметки, адреса магазинов, счета, и все в таком же роде. Положительно ничего важного.
— Да разве вы еще надеетесь отыскать эту записную книжку?
— Не смею сказать, что надеюсь, но ведь на свете все возможно, даже и невозможное. Нашли же вы бумажник…
В эту минуту кто-то скромно постучал два раза, и в комнату вошел сторож. В руках у него была визитная карточка, которую он поспешил подать господину де Жеврэ.
Последний взглянул на карточку и, обращаясь к Сесиль, заметил:
— Вот посещение, весьма для вас интересное.
— Посещение, интересное для меня?
— Да. Это карточка Вениамина Леройе, дижонского нотариуса, друга вашего отца. Он здесь и просит принять его.
Анджело слегка побледнел, но тем не менее моментально овладел собой.
— Действительно, посещение для вас крайне интересное, — поспешно заговорил он. — Вы сейчас же узнаете, написал ли Бернье настоящее завещание.
— Введите господина Леройе! — приказал судебный следователь.
Все встали.
Сесиль уже знала дижонца, которого видела раньше не раз в обществе своего отца. Как только он вошел, девушка узнала его с первого взгляда.
Итальянец снова нахмурился: он тоже не замедлил узнать новоприбывшего. Это был тот самый человек, который ни на минуту не расставался с Жаком Бернье весь день одиннадцатого декабря и распрощался с ним только по выходе из театра после бенефиса местной знаменитости.
В «Cafe-du-Theatre» Вениамин Леройе пробыл несколько минут около итальянца. Если нотариус заметил его тогда и теперь припомнит, он не только будет сильно скомпрометирован, но даже почти погиб.
Да, тут было с чего смутиться даже самому решительному, закоснелому злодею.
Тем не менее на бледном, прекрасном лице Пароли не отразилось ни малейшего следа той страшной душевной бури, которая так и клокотала в нем в данный момент.
Нотариус остановился на минуту у двери, кланяясь общим поклоном всем присутствовавшим.
Вдруг глаза его остановились.
Он быстро направился к девушке и, взяв ее за обе руки, проговорил голосом, страшно дрожащим от волнения:
— Мое бедное, милое дитя! Какое страшное несчастье! Я сожалею от глубины сердца!
— Да, я действительно достойна сожаления, я потеряла лучшего из отцов.
Крупные слезы потекли по красивому лицу девушки.
Вениамин Леройе обратился к судебному следователю:
— Простите меня, сударь, что прежде всего я подошел к бедной сиротке. Я положительно не мог справиться с собственным чувством.
— Вам вовсе не следует извиняться за это вполне естественное движение вашего сердца. Ведь вы были другом семейства Бернье.
— Да, сударь, я был самым близким другом покойного Жака в продолжение долгих, долгих лет… Мы ведь даже и учились с ним вместе!
— Он был в то же время и вашим клиентом?
— Да, сударь.
— Прежде всего я должен поблагодарить вас за то, что вы явились к нам по нашему приглашению, не медля ни минуты. По всей вероятности, ваше присутствие бросит некоторый свет на густой мрак, которым окружена трагическая смерть вашего друга.
— Я готов отвечать, но сперва мне очень хотелось бы узнать некоторые подробности. Я знаю, что Жак был убит, но больше ровно ничего не знаю.
Господин де Жеврэ коротко рассказал нотариусу обо всем.
— Его ограбили, не так ли? — воскликнул Вениамин Леройе.
— Это ясно, если только Жак Бернье не оставил у вас на хранение те триста пятьдесят тысяч франков, которые вез с собой из Алжира.
— Он ничего не оставил, а даже взял у меня шесть тысяч своего годового дохода, так как помещал свой маленький капиталец при моем посредстве. Я захватил с собой квитанцию, вот она.
С этими словами нотариус подал господину де Жеврэ квитанцию, помеченную одиннадцатым декабря.
— Сколько времени провел с вами ваш друг в Дижоне?
— Он приехал в ночь с десятого на одиннадцатое декабря и провел со мной весь день и вечер одиннадцатого.
— Говорил ли он вам, какую сумму вез с собой?
— Триста пятьдесят тысяч франков.
— К которой надо еще прибавить шесть тысяч.
— Ну, разумеется.
— Кроме того, у него была квитанция на сумму, положенную в один из марсельских банков.
— Дом которого считается одним из лучших в Марселе; он говорил мне о нем.
— Monsieur Бернье не расставался с вами в течение целого дня?
— Ни на одну минуту! Мы завтракали вместе. Потом вместе выходили, а вечером отправились в театр.
Анджело Пароли и Сесиль Бернье разом дрогнули. Оба вспомнили о Поле Дарнала.
— В котором же часу вы расстались окончательно?
— Около часа ночи, на Театральной площади. Я пошел домой, а он — в гостиницу «Chapeau du Rouge» взять чемоданчик и отправиться на вокзал.
— Вы не заметили, чтобы во время пребывания Жака Бернье в Дижоне за ним кто-нибудь следил?
— Нет, сударь. Ясно, что, заметь я что-нибудь подобное, я немедленно бы предупредил его. Я ничего не заметил, решительно ничего. Да и с какой стати мне могла прийти в голову подобная мысль?
— Если сообразоваться с депешей, которую вы послали вашему сыну в Сен-Жюльен-дю-Со, то и вы можете дать нам немало полезных сведений.
— Действительно, я могу сообщить вам кое-что.
— Что же?
— Прежде всего, я должен сказать, что у меня в конторе хранится завещание, сделанное самим Жаком Бернье.
— Завещание, черновик которого составляли вы, не так ли?
