других казалось ему обнадеживающим, и эти больные были предметом его особенного внимания.
Обход занял около часа, и, наконец, Этьен вошел в палату Эстер.
Она еще лежала в постели, но уже не спала. Увидев входящего доктора, Эстер подняла голову и устремила на него бессмысленный взгляд.
Доктор взял ее руку, которую она дала без сопротивления. Он нашел пульс нормальным.
— Как вы себя чувствуете, сударыня? — спросил он.
Эстер не отвечала.
Доктор коснулся рукой ее лба.
— Температура нормальная… — прошептал он. — Больше ничего. Разве вы меня не слышите? — продолжал он громко, взяв стул и садясь у постели. — Вы не хотите со мной говорить?
Прежнее молчание.
— Может быть, она немая? — заметил вошедший с доктором служитель.
— Почему вы это предположили?
— С тех пор как она здесь, она не раскрывала рта.
— Это ничего не доказывает.
— Любите вы цветы, сударыня? — продолжал Этьен, обращаясь к больной.
Эстер взглянула на него, и в ее голубых глазах засветилась искра жизни, если не ума.
Доктор повторил вопрос.
Губы безумной зашевелились, и она прошептала:
— Цветы… цветы… это так красиво…
— Вы любите их?
Эстер молчала.
Служители переглянулись, как бы говоря: «А ведь все-таки он заставил ее говорить!… Хоть и молод, а дело свое знает…»
Этьен задал Эстер еще несколько вопросов о ее вкусах и симпатиях, но она, казалось, ничего не слышала.
Однако он не падал духом и продолжал:
— Любите вы музыку? — спросил он наконец, не ожидая ответа.
Эстер вдруг подняла голову.
— Музыка… — прошептала она. — Пение ангелов… Опера… В Опере я его увидела… Потом ночь, после света… после радости горе… Брюнуа… Это там они меня убили… Смотрите… Смотрите… Вот меня несут хоронить…
И Эстер, протянув руку, указала на картину, видимую только ей одной.
Доктор внимательно следил за каждым ее движением. Вдруг рука безумной упала на постель, огонь, горевший в глазах, потух, бледная улыбка появилась на губах, и она начала тихо напевать любимые арии из «Немой».
Две слезы скатились из-под длинных ресниц. Доктор заметил это, и лицо его приняло радостное выражение.
«Она плачет! Я вылечу ее! — сказал он себе. — Бедная женщина! Может быть, я узнаю когда-нибудь тайну горя, которого не мог вынести твой разум».
И он вышел из комнаты Эстер в сопровождении помощника и служителей.
— Лютель, — сказал он одному из них, — я поручаю вам новую пациентку. Обращайтесь с ней как можно мягче.
— Будьте спокойны, доктор. Мы никогда не обижаем больных.
— Я это знаю, но прошу для этой женщины особенного внимания… Не знаю почему, но она очень меня интересует. Мне кажется, что она должна была много страдать. Кроме того, я просил бы вас наблюдать за ней через дверь так, чтобы она этого не знала. Завтра утром вы дадите мне отчет.
— Хорошо, доктор.
Дав еще несколько инструкций, Этьен пошел в кабинет директора, который тотчас его принял.
Директор был ученый старик и честнейший человек. Он ласково встретил молодого доктора и дружески протянул ему руку.
— Что, мой милый, вы хотели поговорить со мной? — спросил он добродушным тоном.
— Да, господин директор.
— О чем же?
— О новой больной, которая вчера поступила в мое отделение.
— Вчера? — повторил директор, стараясь припомнить.
— Ах, да! Женщина, присланная префектурой, не правда ли?
— Да, Эстер Дерие.
— Что же, вы заметили что-нибудь особенное?
— Мне кажется, что ее можно вылечить.
— В самом деле? Очень рад…
— Но я не могу предпринять ничего серьезного, не зная, с какой больной имею дело и не обладая некоторыми сведениями о ее прошлом. Я хотел бы иметь самые точные сведения.
— Разве у вас в книге ничего не записано? Там должно быть извлечение из рапорта докторов префектуры.
— В книге ничего не записано, кроме того, что новая пациентка — секретная.
Директор нахмурился.
— А! Секретная… — сказал он. — Тогда у вас и не должно быть ничего записано.
— Эта женщина привезена вследствие какого-нибудь преступления?
— Не знаю, но сейчас узнаем.
Директор позвонил и велел принести бумаги поступивших накануне больных.
— Вот рапорт, — сказал он, отыскав бумаги Эстер. — Я вам прочту его.
Из рапорта следовало, что Эстер Дерие — сирота — была отправлена в больницу для общественной безопасности, что ей тридцать восемь лет, она больна уже двадцать лет и причиной помешательства является испуг во время пожара.
— Это ложь! — воскликнул Этьен Лорио.
— Ложь? — повторил директор, глядя с изумлением на молодого доктора. — Разве вы не видите, что это официальный рапорт, подписанный врачами префектуры?
— Знаю, но врачи префектуры могут ошибаться, как все прочие смертные. Что же касается прошлого, то они знают только то, что им скажут, а их могли обмануть, нечаянно или с умыслом.
— Может быть, вы и правы. Так вы думаете, что тут ошибка?
— Да…
— Если вы правы, что очень возможно, то это доказывает, что у вас замечательная наблюдательность.
— Эта женщина больна уже двадцать лет?
— Да.
— И рапорт ничего не говорит о попытках вылечить ее?
— Извините! Где же вы были, когда я читал рапорт? Там именно говорится, что усилия знаменитейших специалистов остались бесплодными. А вы будете искуснее этих светил?
— Говорить так было бы слишком самонадеянно. Но, не будучи искуснее, я могу быть счастливее, пока ничто не докажет мне противного. Я буду твердо верить, что эту женщину можно вылечить. Тут скрывается какая-то тайна, безумие — следствие преступления. И тайну, и преступление я хочу узнать.
Директор снова нахмурился:
— Молодой человек, позвольте мне дать вам совет. Мы лечим не для того, чтобы узнавать чужие тайны. Помните, что в распоряжении префектуры стояли эти многозначительные слова: «для общественной безопасности». Заметьте также, что примечание «отдельно-секретная» дважды подчеркнуто, что ясно говорит, что эта женщина умерла для света.
— Умерла! — повторил в ужасе Этьен. — Тогда, значит, я не должен пытаться ее вылечить?
— Нет, отчего же? Но знайте заранее, что ее положение не может измениться.
