Разбудив ее угасший разум, вы поступите в интересах науки, но самой больной окажете этим печальную услугу.
Этьен ушел от директора очень опечаленный. Припоминая, что Эстер Дерие больна уже двадцать лет, что ее безуспешно лечили светила медицинской науки, он уже готов был усомниться в своих силах.
Однако он твердо решил попытаться. Перед уходом он еще раз зашел в комнату новой пациентки.
Эстер уже встала и, одетая в бальное платье, стояла у окна, уткнувшись лбом в стекло. Она не обратила никакого внимания на появление доктора.
Этьен подошел к ней и, положив руку на плечо, сказал тихим голосом:
— Брюнуа.
Безумная вздрогнула и обернулась.
— Брюнуа, — повторила она с выражением испуга и угрозы в одно и то же время… — Брюнуа… Там я умерла…
«Я так и думал, — подумал доктор. — Ее помешательство началось в Брюнуа вследствие какой-нибудь страшной драмы».
Эстер замолчала и опустилась на стул. Ее густые золотистые волосы рассыпались по плечам.
Этьен приблизился к ней и начал осторожно ощупывать неровности головы, которые для френологов служат источником драгоценных сведений.
Безумная, по-видимому, ничего не чувствовала. Вдруг молодой человек вздрогнул: он нащупал скрытый под волосами шрам.
«Что это значит?» — подумал он.
Чтобы найти ответ, он продолжал осмотр, раздвинув волосы на месте шрама, чтобы лучше видеть, и скоро обнаружил на конце борозды небольшое возвышение, величиной в десять су.
Едва он коснулся этого места, как Эстер вздрогнула и громко вскрикнула. Ее глаза приняли безумное выражение, и она схватилась руками за голову.
Лицо доктора блеснуло радостью.
— Я не ошибся, — прошептал он. — Вот где причина болезни… Эта бедная женщина была ранена в голову… кусок пули или осколок кости остался тут, надо, значит, сделать операцию. Операцию страшную, следствием которой будет смерть или выздоровление. Но что именно?… Все-таки я попытаюсь…
Возвращаясь домой, чтобы позавтракать, прежде чем ехать с визитами по городу, как это Этьен обыкновенно делал, он столкнулся у своих дверей с Анри де Латур-Водье.
— Милости просим! — воскликнул он, пожимая руку молодому адвокату. — Надеюсь, ты ко мне как к другу, а не как к доктору?
— Конечно… Я просто соскучился. Давно тебя не видел. Ты так занят последнее время. Дашь ты мне позавтракать?
— Что за вопрос!
И молодые люди поднялись под руку по лестнице, ведущей в кабинет Этьена.
— Ну что, доволен ты своей службой? — спросил Анри, усаживаясь в кабинете доктора.
— Еще бы! Это лучший путь к цели, к которой я давно стремлюсь.
— Какая же это цель?
— Стать известным специалистом и открыть свою клинику.
— Мне кажется, этого легко достичь.
— Да, — сказал, смеясь, Этьен, — если есть деньги.
— Разве у тебя нет друзей, которые с радостью помогли бы тебе, если бы ты сделал честь обратиться к ним за помощью?
— О! Я знаю, что могу рассчитывать на тебя, и я не задумался бы просить об услуге, хотя бы и денежной, но думаю, что через пять-шесть лет мои сбережения позволят осуществить мою мечту, не прибегая к твоему кошельку.
— Пять-шесть лет? Зачем так долго ждать?
— Это необходимо… Я слишком молод, чтобы заведение могло внушить достаточно доверия.
— Может быть, ты и прав. Но человек женатый становится сразу серьезным, а ведь ты скоро женишься.
Этьен побледнел.
— Я женюсь!… — прошептал он. — Никогда!
— Как — «никогда»? Кажется, ты недавно говорил мне что-то другое. Что же случилось?
— Очень печальные вещи…
— Ты любил… Ты был любим…
— Я так думал…
— Кто же разбил твое сердце?
— Она!
— Верно, она сказала, что не любит тебя?
— Ах, если бы только это!… Напротив, она давала мне понять, что в обмен на мое сердце она отдала бы свое. И все это — ложь, и она меня обманывала… обманывала жестоко, низко… Она бросала умирающую мать, чтобы ночью бежать по Парижу к своему любовнику.
— Это невозможно! — воскликнул Анри, отказываясь верить такой низости. — Не ошибаешься ли ты?
— Увы, нет!… У меня есть доказательство… Вот одно из них, самое подавляющее: мне передали медальон, забытый Бертой в карете, в которой она возвращалась со свидания.
— По-моему, это доказывает только то, что девушка ездила в Париж, и из этого еще не следует, что она была у любовника…
— Если бы ей нечего было скрывать, — возразил, покачав головой, Этьен, — она ответила бы мне откровенно.
— А ты ее расспрашивал? Ты сказал ей, что подозреваешь ее?
— Я передал ей медальон.
— И она не пыталась оправдаться?
— Она презрительно отказалась от всяких объяснений…
— Для меня это доказательство, что ты напрасно обвинял ее, — сказал, помолчав, Анри. — Разве не могло быть, что ей дали какое-нибудь поручение, нисколько не бесчестное, но тайное? Если бы она была виновна и не любила тебя, она спросила бы тебя, по какому праву ты позволяешь себе ее допрашивать… На твое обвинение она отвечала бы: «Я не ваша невеста, не сестра… если у меня есть любовник, какое вам до этого дело?» Но она предпочла страдать и молчать, чем выдать тебе тайну, доверенную ее чести.
— Но какая же тайна? Ничего подобного быть не может. Я хорошо знаю ее семейные обстоятельства. Вокруг нее нет никакой тайны!
— Ты заговорил бы иначе, мой милый Этьен, — возразил Анри, — если бы тебе приходилось, как мне, выслушивать исповеди людей, которые ничего не скрывают от своего адвоката. В самых честных семьях существуют тайны, иногда ужасные, иногда позорные, о которых свет и не подозревает. Если уж тобой овладело такое недоверие, ты должен был постараться узнать, куда ходила девушка.
— Я это и сделал… Случайно она взяла тогда фиакр моего дяди, Пьера Лорио, и я мог узнать от него все. Она была на Королевской площади, в доме 24. На другой день я пошел туда и расспросил привратницу.
— Что же она тебе сказала?
— Она не помнила, чтобы накануне приходила в дом молодая девушка… Тогда я на всякий случай прошептал имя Монетье… Привратница вскричала, что она знает это имя, что она его слышала от одного из жильцов, молодого еще человека. Это ясно?
— Гораздо меньше, чем ты думаешь… Видел ты этого человека?
— Нет.
