меня въ эту минуту своею благодатью. Безгранично его милосердіе и гр?хи наши не могутъ ни удалить, ни умалить его».
Пораженная этими словами, не похожими на прежнія. р?чи больнаго, племянница спросила его: «что говоритъ онъ о небесномъ милосердіи и о земныхъ гр?шникахъ»?
— Дитя мое, отв?чалъ Донъ-Кихотъ, я говорю о томъ милосердіи, которое Всевышній являетъ мн? въ эту минуту, забывая мои прегр?шенія. Я чувствую, какъ просв?тл?ваетъ разсудокъ мой, освобождаясь изъ подъ тумана рыцарскихъ книгъ, бывшихъ моимъ любимымъ чтеніемъ; я постигаю въ эту минуту всю пустоту и лживость ихъ и сожал?ю только, что мн? не остается уже времени прочесть что-либо другое, могущее осв?тить мою душу. Дитя мое, я чувствую приближеніе моихъ посл?днихъ минутъ и отходя отъ міра, не желалъ бы оставить по себ? память полуумнаго. Я былъ безумцемъ, но не хочу, чтобы смерть моя стала тому доказательствомъ. Дитя мое, позови моихъ добрыхъ друзей: бакалавра, цирюльника и священника, скажи имъ, что я желаю испов?даться и сд?лать предсмертное зав?щаніе.
Племянниц? не къ чему было звать никого, потому-что при посл?днихъ словахъ Донъ-Кихота, вс? хорошіе знакомые его собрались въ его комнату. «Друзья мои»! сказалъ имъ несчастный гидальго, «поздравьте меня, вы теперь видите зд?сь не Донъ-Кихота Ламанчскаго, а простаго гидальго Алонзо- Кихана, названнаго добрымъ за свой кроткій нравъ. Съ этой минуты я сталъ отъявленнымъ врагомъ Амадиса Гальскаго и всего его потомства; я возненавид?лъ безсмысленныя исторіи странствующихъ рыцарей и вижу все зло, причиненное мн? чтеніемъ этихъ небылицъ; при посл?днихъ земныхъ минутахъ, по милости Божіей, просв?тлевая умомъ, я объявляю — какъ ненавижу я эти книги.
Услышавъ это, вс? подумали, что больной переходитъ къ какому-то новаго рода безумству и Карраско воскликнулъ:
— Господинъ Донъ-Кихотъ, побойтесь Бога; теперь, когда мы знаемъ нав?рное, что Дульцинея разочарована, когда вс? мы готовы сд?латься пастухами и проводить нашу жизнь въ п?ніи, въ эту минуту вы покидаете насъ и нам?реваетесь сд?латься отшельникомъ. Ради Бога, придите въ себя и позабудьте весь этотъ вздоръ.
— Который, увы, наполнилъ всю мою жизнь, отв?чалъ Донъ-Кихотъ. Да, этотъ вздоръ былъ слишкомъ д?йствителенъ, и дай Богъ, чтобы хоть смерть моя могла сколько-нибудь оправдать меня. Друзья мои! Я чувствую, что приближаюсь къ дверямъ в?чности и думаю, что теперь не время шутить. Позовите священника испов?дать меня и нотаріуса написать духовную.
Друзья Донъ-Кихота въ изумленіи переглянулись между собой. Приближеніе смерти больнаго было несомн?нно: въ этомъ уб?ждало возвращеніе къ нему разсудка. И хотя у нихъ оставалось еще н?которое сомн?ніе, но дальн?йшія слова Донъ-Кихота, полныя глубокаго смысла и христіанскаго смиренія, окончательно разуб?дили ихъ.
Священникъ попросилъ вс?хъ удалиться изъ комнаты и оставить его наедин? съ умирающимъ, и онъ испов?далъ больнаго т?мъ временемъ, пока Карраско привелъ нотаріуса. Съ бакалавромъ пришелъ Санчо, и когда онъ узналъ о безнадежномъ положеніи своего господина, когда онъ увид?лъ въ слезахъ племянницу и экономку, онъ не выдержалъ и тяжело зарыдалъ.
По окончаніи испов?ди, священникъ сказалъ друзьямъ Донъ-Кихота: «друзья мои! Алонзо Кихано возвращенъ разсудокъ, но ему не возвратится уже жизнь. Войдите къ нему, пусть онъ сд?лаетъ свои предсмертныя распоряженія».
Это изв?стіе усилило ручьи слезъ, увлажавшія глава племянницы и экономки Донъ-Кихота и в?рнаго слуги его Санчо Пансо; вс? они не могли не сожал?ть отъ души больнаго, который и тогда какъ былъ Алонзо Кихано Добрый и тогда, какъ сталъ рыцаремъ Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, всегда отличался своимъ умомъ, своимъ кроткимъ и пріятнымъ характеромъ, и его любили не только слуги, друзья и родные, но всякій, кто только зналъ его.
Вошелъ нотаріусъ, взялъ листъ бумаги, написалъ вступительныя слова духовной, въ которыхъ поручалась Богу душа Донъ-Кихота и по выполненіи вс?хъ формальностей, написалъ подъ диктовку умирающаго:
«Зав?щеваю, чтобы деньги мои, оставшіяся у Санчо, котораго я во время моего сумасшествія держалъ при себ? оруженосцемъ, были оставлены у него, въ вознагражденіе нашихъ счетовъ, и если-бы оказалось что ихъ больше, ч?мъ сколько я остаюсь ему должнымъ, пусть оставитъ онъ этотъ незначительный остатокъ у себя и да хранитъ его Богъ. Если во время моего сумасшествія, я ему доставилъ обладаніе островомъ, то теперь, просв?тл?въ умомъ, я бы сд?лалъ его, еслибъ могъ, обладателемъ королевства; онъ заслуживаетъ этого своимъ простодушіемъ, искренностью и в?рностью. Обратясь за т?мъ къ Санчо, онъ сказалъ ему: «другъ мой! Прости мн?, что увлекшись мечтой о существованіи странствующимъ рыцарей, я въ порыв? безумства увлекъ и тебя и выставилъ тебя напоказъ людямъ; такимъ же полуумнымъ, какимъ былъ я самъ».
— Увы! отв?чалъ заливаясь слезами Санчо. Не умирайте мой добрый господинъ, живите, живите еще много л?тъ; в?рьте мн?, величайшая глупость, какую можно сд?лать на св?т?, это убить самого себя, предавшись безвыходному унынію. Вставайте-же, пересильте себя и станемъ бродить пастухами по полямъ; какъ знать? быть можетъ, гд?-нибудь за кустомъ мы найдемъ къ вашей радости разочарованную Дульцинею. Если васъ убиваетъ мысль о вашемъ пораженіи, сложите вину на меня; скажите, что васъ свалили съ коня, потому что я дурно ос?длалъ его. И разв? не читали вы въ вашихъ книгахъ, что рыцарямъ не въ диковинку поб?ждать другъ друга, и что такой сегодня поб?ждаетъ, котораго самого поб?дятъ завтра.
— Истинная правда, подхватилъ Карраско. Санчо какъ нельзя бол?е правъ.
— Полноте, друзья мои! прервалъ ихъ Донъ-Кихотъ; я былъ сумасшедшимъ, но теперь мн? возвращенъ разсудокъ; я былъ когда-то Донъ-Кихотомъ Ламанческимъ, но повторяю, теперь вы видите во мн? не Донъ-Кихота, а Алонзо Кихано. Пусть-же мое чистосердечное раскаяніе возвратитъ мн? ваше прежнее уваженіе. Господинъ нотаріусъ! прошу васъ продолжать:
«Зав?щеваю все мое движимое и недвижимое и имущество находящейся зд?сь внучк? моей Антонин? Кихано и поручаю передать ей по уплат? вс?хъ суммъ, отказанныхъ мною разнымъ лицамъ, начиная съ уплаты жалованья госпож? экономк? за все время службы у меня, и двадцати червонцевъ, которые я дарю ей на гардеробъ. Назначаю душеприкащиками моими находящихся зд?сь священника и бакалавра Самсона Карраско.
«Желаю, чтобы будущій мужъ племянницы моей, Антонины Кихано, не им?лъ понятія о рыцарскихъ книгахъ. если же она выйдетъ замужъ вопреки изъявленному мною желанію, считать ее лишенной насл?дства и все мое имущество передать въ распоряженіе моихъ душеприкащиковъ, предоставляя имъ право распорядиться имъ, по ихъ усмотр?нію.
«Прошу еще находящихся зд?сь моихъ душеприкащиковъ, если придется имъ встр?тить когда-нибудь челов?ка, написавшаго книгу подъ заглавіемъ:
Когда духовная была подписана и скр?плена печатью, лишенный посл?днихъ силъ Донъ-Кихотъ опрокинулся безъ чувствъ на постель. Ему посп?шили подать помощь, но она оказалась напрасной: въ продолженіе посл?днихъ трехъ дней онъ лежалъ почти въ безпробудномъ обморок?. Не смотря на страшную суматоху, поднявшуюся въ дом? умиравшаго, племянница его кушала однако съ обычнымъ апетитомъ; экономка и Санчо тоже не слишкомъ убивались — ожиданіе скораго насл?дства подавило въ сердцахъ ихъ то сожал?ніе, которое они должны были бы, повидимому, чувствовать, при вид? покидавшаго ихъ челов?ка.
Наконецъ Донъ-Кихотъ умеръ, исполнивъ посл?дній христіанскій долгъ и пославъ не одно проклятіе рыцарскимъ книгамъ. Нотаріусъ говорилъ, что онъ не читалъ ни въ одной рыцарской книг?, чтобы какой- нибудь странствующій рыцарь умеръ на постели такой тихо христіанскою смертью, какъ Донъ-Кихотъ, отошедшій въ в?чность среди неподкупныхъ рыданій вс?хъ окружавшихъ его бол?зненный одръ. Священникъ просилъ нотаріуса формально засвид?тельствовать, что дворянинъ Алонзо Кихано, прозванный добрымъ и сд?лавшійся изв?стнымъ подъ именемъ Донъ-Кихота Ламанчскаго перешелъ отъ жизни земной къ жизни в?чной, чтобы не позволить какому-нибудь самозванцу Сидъ Гамедъ-Бененгели воскресить покойнаго рыцаря и сд?лать его небывалымъ героемъ безконечныхъ исторій.
Таковъ былъ конецъ
