— Если это такъ, сказалъ цирюльникъ, то дайте намъ понятіе о рост? великана Моргана.
— Существуютъ ли на св?т? великаны? это вопросъ спорный, отв?чалъ Донъ-Кихотъ, хотя священное писаніе, которое не можетъ лгать, упоминаетъ о великан? Голіа??. Въ Сициліи найдены остовы рукъ и ногъ, которые должны были принадлежать людямъ, высокимъ какъ башни. Во всякомъ случа?, я не думаю, чтобы Морганъ отличался особеннымъ ростомъ. Исторія говоритъ, что ему случалось проводить ночи въ закрытыхъ зданіяхъ; если же онъ находилъ зданія, способныя вм?щать его, то ясно, что ростъ его былъ не Богъ знаетъ какой.
— Правда! сказалъ священникъ, слушавшій съ удовольствіемъ бредни Донъ-Кихота, но что думаете вы о Роланд?, Рейнальд? и дв?надцати перахъ Франціи?
— О Рейнальд? могу сказать только, что у него, в?роятно, было широкое румяное лицо, съ огненными глазами, потому что онъ былъ страшно горячъ и заносчивъ; и съ особенною любовью покровительствовалъ разбойникамъ и разнымъ негодяямъ. Что до Роланда, Ротоланда или Орланда (онъ изв?стенъ подъ этими тремя именами), то я, кажется, не ошибусь, сказавъ, что онъ былъ широкоплечъ, средняго роста, немного кривоногъ, съ смуглымъ лицомъ, съ жесткою русою бородою, съ грубымъ т?ломъ, отрывистой р?чью и угрожающимъ взглядомъ. Все это не м?шало ему, однако, быть челов?комъ предупредительнымъ, в?жливымъ и прекрасно образованнымъ.
— Если Роландъ походилъ на нарисованный вами портретъ, сказалъ цирюльникъ, то я нисколько не удивляюсь, что прекрасная Анжелика предпочла ему маленькаго, безбородаго мавра, ставшаго властелиномъ ея красоты.
— Эта Анжелика, отв?чалъ Донъ-Кихотъ, была взбалмошная и в?тренная женщина, прославившаяся красотой и своими скандалезными похожденіями. Жертвуя наслажденію репутаціей, она отвергла сотни благородныхъ рыцарей, полныхъ доблести и ума, для маленькаго безбородаго пажа, безъ роду и племени, единымъ достоинствомъ котораго была безграничная преданность своему престар?лому повелителю. Вотъ почему п?вецъ Анжелики, посл? этой непростительной слабости, перестаетъ говорить о своей героин?, и чтобы никогда больше не возвращаться къ ней, круто заканчиваетъ свою исторію этими стихами:
Быть можетъ скажетъ въ будущемъ искусн?йшая лира,
Какъ славнаго Катая ей досталася порфира.
Стихи эти оказались пророческими, потому что съ т?хъ поръ въ Андалузіи явился п?вецъ слезъ Анжелики, а въ Кастиліи п?вецъ ея красоты.
— Странно, зам?тилъ цирюльникъ, что между столькими поэтами, восп?вавшими Анжелику, не нашлось ни одного, который бы сказалъ о ея легкомысліи?
— Еслибъ Сакрипантъ или Роландъ были поэтами, отв?чалъ Донъ-Кихотъ, то я ув?ренъ, они порядкомъ бы отд?лали эту взбалмошную красавицу, подражая большей части отверженныхъ любовниковъ, мстящихъ своимъ возлюбленнымъ пасквилями и сатирами; мщеніе, недостойное, впрочемъ, благороднаго сердца. До сихъ поръ, однако, не появилось ни одного злаго стиха противъ этой женщины, ворочавшей полуміромъ.
— Странно, сказалъ священникъ; но не усп?лъ онъ договорить этого слова, какъ послышался громкій крикъ племянницы и экономки, покинувшихъ незадолго передъ т?мъ кабинетъ Донъ-Кихота. Друзья поднялись съ своихъ м?стъ и посп?шили узнать причину поднявшагося шума.
Глава II
Виновникомъ тревоги оказался Санчо, хот?вшій войти къ Донъ-Кихоту, не смотря на сопротивленіе его племянницы и экономки. «Что нужно зд?сь этому лентяю, этому бродяг??» кричала экономка: «Ступай, любезный, домой, нечего теб? зд?сь д?лать, это ты совращаешь и уговариваешь нашего господина рыскать, какъ угор?лый, по большимъ дорогамъ».
— Хозяйка сатаны! отв?чалъ Санчо; не врите такъ безбожно; не я совращаю, а меня совращаютъ и уговариваютъ рыскать по б?лому св?ту, меня увлекъ господинъ вашъ изъ дому обманомъ, об?щавъ мн? островъ, ожидаемый мною по сю пору.
— Какого острова ему зд?сь нужно, кричала экономка, что это какой-нибудь лакомый, съ?стной кусокъ этотъ островъ, что-ли?
— Лакомый то лакомый кусокъ, отв?чалъ Санчо, только не съ?стной, а такой, который стоитъ четырехъ городовъ и ц?лой провинціи.
— Но тебя не пустятъ сюда, нев?жа, грубіянъ, продолжала экономка, ступай пахать землю и позабудь о своихъ небывалыхъ островахъ.
Священникъ и цирюльникъ отъ души см?ялись слушая этотъ забавный споръ, но Донъ-Кихот?, хорошо зная своего оруженосца, боялся, чтобы онъ не далъ, по своему обыкновенію, воли языку, и остановивъ экономку приказалъ впустить Санчо. Въ ту же минуту священникъ и цирюльникъ простились съ своимъ другомъ, отчаяваясь въ его излеченіи. Они вид?ли, что теперь онъ больше, ч?мъ когда-нибудь зараженъ своимъ проклятымъ рыцарствомъ.
— Вспомните мое слово, говорилъ священникъ цирюльнику, если другъ нашъ не пустится въ новыя странствованія въ ту минуту, когда мы меньше всего будемъ этого ожидать.
— Непрем?нно. Но меня не столько удивляетъ пом?шательство господина, сколько наивность его оруженосца, который такъ вбилъ себ? въ голову этотъ островъ, что его нич?мъ не вышибешь теперь изъ нея, отв?тилъ цирюльникъ.
— Да хранитъ ихъ Богъ. Мы же не перестанемъ ни на минуту сл?дить за ними, и посмотримъ ч?мъ кончатся сумазбродства рыцаря и его оруженосца, этихъ двухъ людей какъ будто созданныхъ другъ для друга, такъ что глупость одного дополняетъ сумасшествіе другого.
— Ваша правда, интересно знать, что выдумаютъ они теперь, оставшись вм?ст?.
— Мы узнаемъ это отъ домашнихъ нашего друга, отъ нихъ ничто не ускользнетъ.
Между т?мъ Донъ-Кихотъ запершись съ своимъ оруженосцемъ говорилъ ему:
— Санчо! грустно мн? было узнать, что ты всюду говоришь, будто я насильно оторвалъ тебя отъ твоей семьи, точно я самъ не покидалъ своей. Мы вм?ст? у?хали, странствовали по одной дорог?, испытывали одну и туже участь; и если тебя подбрасывали одинъ разъ на од?ял?, то меня чуть не сто разъ били палками; вотъ единственное преимущество, которое я им?лъ передъ тобой во все время нашихъ странствованій.
— Оно такъ и должно быть, отв?чалъ Санчо, потому что, по вашимъ собственнымъ словамъ, вся горечь приключеній должна быть выпиваема рыцарями, а не оруженосцами ихъ.
— Ты ошибаешься Санчо, сказалъ рыцарь, вспомни эти олова:
— Я не знаю иныхъ языковъ, кром? своего природнаго, перебилъ Санчо.
— Когда страдаетъ голова, съ ней страдаетъ все т?ло, зам?тилъ Донъ-Кихотъ. Я, господинъ твой. Голова тоuо т?ла, часть котораго составляешь ты, мой слуга; поэтому претерп?ваемое мною страданіе должно отразиться на теб?, какъ твое на мн?.
— Оно то должно быть такъ, но только когда меня, несчастный членъ какого то т?ла, подкидывали на од?ял?, голова моя прогуливалась тогда за ст?нами двора, глядя на мои воздушныя путешествія, и не ощущая при этомъ ни мал?йшей боли. Между т?мъ, я думаю, что если члены изв?стнаго т?ла должны страдать при страданіи головы, то и голова, въ свою очередь, должна была бы страдать при всякомъ страданіи частей ея т?ла.
— Неужели-же ты думаешь, Санчо, что я смотр?лъ хладнокровно, какъ тебя подкидывали на од?ял?? Не думай и не говори этого, мой другъ; будь ув?ренъ, что я страдалъ въ эту минуту больше тебя. Но потолкуемъ объ этомъ когда-нибудь на свобод?. Теперь, Санчо, скажи мн? откровенно, что говорятъ обо мн? наши крестьяне, дворяне, рыцари? Что думаютъ они о моихъ подвигахъ, о моемъ самоотверженіи, о моемъ нам?реніи воскресить странствующее рыцарство. Разскажи подробно все, что слышалъ ты обо мн?, не пріукрашивая, не добавляя и ничего не убавляя, помня, что в?рный слуга долженъ говорить своему господину всегда и везд? голую правду; и знай, мой другъ, что еслибъ обнаженная истина всечасно
