надгробные речи…
«Мистер Мазер, вы не прочтете нам вслух Адонаи»? Какую беспощадно точную оценку дали ему его студенты, попытавшись лестью отвлечь его от его обязанностей педагога, и вместе с ними рыдать у вымышленного поэтом гроба. Мазер старался ни о чем не думать и смотреть только на дорогу: прочь воспоминания об унижениях. Но, не ведая того, он ехал навстречу самому унизительному из них.
Альбион очень изменился. На месте деревушки, получившей свое название от подготовительной школы для мальчиков, построенной в пустыне, здесь теперь вырос город. На прежней площади в самом ее центре возвышалось гигантской высоты здание почтамта. Кафе, бывшее прибежищем изголодавшихся по сластям подростков, не получавшим вдоволь ни еды, ни родительской ласки, превратилось теперь в таверну. Перед ней Мазер и остановил машину. Как часто, бывало, он водил сюда мальчишек: человек по шесть не более и, загнав их в отдельную кабину, усмотрел, как они уплетают еду за обе свои веснушчатые щеки, а потом пересчитывают гроши, чтобы расплатиться, и с завистью и священным ужасом смотрят, как их учитель дает щедрые чаевые официанту.
В этом кафе, переполненном и шумном, он впервые увидел мальчика. Он помнил его огромные глаза, говорившие ему так много, когда, заикаясь, он рассказывал печальную историю одинокого ребенка, немого свидетеля пьяного веселья на свадьбе своей матери. Но в этот день в кафе он не был одинок, ибо привлек всеобщее внимание своим красочным описанием свадебного пиршества, как он сам пил шампанское, а потом друг его матери загнал его в угол в ее спальне… Перед глазами Мазера было лицо этого мальчишки и синяя пульсирующая жилка на его чистом лбу. Мальчишки приумолкли, жадно слушая подробности о сексе, а потом с откровенным презрением смотрели на мальчишку, когда он вдруг, закрыв лицо руками, расплакался.
Ладони Мазера вспотели от волнения, они оставили туманные отпечатки на хромированных частях рулевого колеса, а он следил за тем, как они, выветриваясь, исчезают.
Он зашел в таверну и заказал спиртное. В ожидании, когда принесут напиток, он решил позвонить и направился в телефонную кабину. Для него было очень важно ничем не нарушить последовательность своих действий. Он позвонил в школу и попросил директора.
Ему повезло, у телефона был сам директор:
— Росситер слушает, — в четком с английским акцентом голосе все еще звучали олимпийские нотки.
— Клэм, это я — Эрик Мазер. — Он поймал себя на том, что даже сейчас следит за своей речью, подражая выговору своего учителя. — Я проездом здесь. Могу ли я заглянуть к вам на полчасика?
— Конечно, Эрик. Я отложу все дела. Где ты?
Мазер хотел было соврать, что звонит из Чикаго, но не стал и сказал правду: — Я в деревне.
— Тогда приходи, я сейчас закажу ленч.
Росситер был его другом. Правда, он тогда спасал себя и школу от скандала, но при всем при том он дал ему положительные рекомендации. И если, давая их, он надеялся больше никогда не слышать имя Мазера, то в его голосе сейчас и намека на это не было. Голос у него был вежлив и сердечен, как всегда, когда он беседовал с теми, у кого нет сыновей или желания отправить их в его школу.
Росситер встретил его на ступенях школьного крыльца. Он изменился так же мало, как серые стены Альбиона. Немного грузен, хорошо одет. Волосы сохранили прежний песочный цвет, медленно протянутая ладонь была столь же влажной и мягкой на ощупь, как общипанное тельце голубя.
Они пошли по усыпанной гравием дорожке мимо окон школьной столовой, откуда доносился громкий гул детских голосов.
— Мальчишки не меняются, — заметил Мазер, — что то поколение, что это.
— Как, боюсь, не меняется в школьной столовой меню. Тебе оно никогда не нравилось. Сейчас ты, наверное, стал гурманом, хотя, глядя на тебя, такого не скажешь.
Мазер особенно ощущал свою худобу рядом с учителем. Они подошли к боковой двери, ведущей в кабинет Росситера. Тот проделал свой обычный ритуал поиска нужного ключа из связки на цепочке, одним концом уходящей в карманчик для часов.
В кабинете по-прежнему сладко пахло табаком и лосьоном «Олд Спайс».
— У меня через полчаса совещание с наставниками. В нашем распоряжении не так много времени. В университете нет таких нелепостей как наставники, не так ли? Тебе нравится там, Эрик?
Да, нравится. — Он опустился на предложенный ему Росситером стул с кожаной спинкой, стоявший у окна, и стал следить за тем, как учитель, придвинув к себе кресло-качалку, снимает с полки бинокль. Росситер был любителем-орнитологом, но Мазер помнил, как мальчишки упорно считали, что это самый удобный для него способ шпионить за ними.
— В таком случае, зачем ты пожаловал сюда?
Мазер поймал на себе взгляд его небольших серых глаз. Росситер первым отвел взор.
— Потому, что мне кажется, что мой проступок в Альбионе сейчас дает о себе знать.
— О, черт побери, — пробормотал Росситер и стал возиться с биноклем.
Странным образом, вспоминал Мазер, в его бытность в Альбионе он только в обществе Росситера чувствовал себя настоящим мужчиной. Тогда как, должно быть, Росситер и сейчас был женат. Это, как догадывался Мазер, произошло, как только он стал директором школы. Его жена жила в замке — так называли мальчишки дом в самом конце школьных угодий, на отвесном берегу над озером Мичиган.
Росситер, который в течение своего трудового дня был для всех в школе если не столпом, то хотя бы башенкой авторитетности, под вечер шел домой, обремененный книгами и небольшим коричневой кожи саквояжем. В нем он держал смену постельного белья. Меряя шагами тропу, он был похож на коробейника, продающего товар, который ему самому не нравится.
— Я должен знать все, что произошло потом, — сказал Мазер, — и еще, кому, кроме нас, это известно.
— Возможных источников слухов было не так много, — сказал Росснтер, продолжая возиться с биноклем. — В этом году сюда прилетала иволга. Видишь эту лиственницу, вторую от клена? Иволги вешают на ее ветвях гнезда, похожие на дамские сумочки. Птичка нашла кусочек рождественских блестков и вплела его тоже. — Он поднял бинокль к глазам. — Полагаю, ты сам был тоже осторожен? Никаких психоанализов и прочих сеансов откровения?
— Я люблю одну женщину, Клэм, — вдруг признался Мазер, хотя не собирался этого делать. В своих мыслях он уходил от правды, которую искал. Джанет заслуживала большего уважения, чем он ей оказывал в его положении. — Но это не имеет отношения к тому, о чем мы заговорили.
Росситер посмотрел на него.
— Думаю, что это может иметь отношение. Да, может.
— Я хочу точно знать, кому это было известно?
— В то время? — Росситер отложил бинокль. — Если она хочет, чтобы я наблюдал за ней, пусть лучше сделает окошко в своем гнезде, — сказал он, имея в виду, разумеется, иволгу. — Ну, например, знал я, знали мальчик и его отец, — к счастью, не было матери, — и еще знал адвокат. Кстати, он все еще наш адвокат, Вэс Грэхем. Хороший друг нашей школы, но своих сыновей он в нее не послал! — Росситер не пытался скрыть свою обиду. — Не думаю, что возможна утечка из этого источника. И, разумеется, не от мальчика. Все очень хотят это забыть. Я имею в виду двух главных участников. Сейчас, оглянувшись назад, ты ведь не станешь утверждать, что мальчишка ни в чем не виноват, не так ли?
— Не стану, — тихо согласился Мазер.
— Да, не станешь, — сухо сказал Росситер. — Помню, что в то время именно высказанное мною предположение относительно вины мальчишки, заставило отца замолчать.
— В то время… Ты уже говорил это минуту назад. А после кто говорил об этом? Ты сам говорил, Клэм?
— Мне не нравится, Эрик, что ты словно сомневаешься во мне. Где ты найдешь такого понимающего друга, как я. Я практически лжесвидетельствовал, давая тебе без каких-либо оговорок рекомендацию в монастырскую школу Св. Моники, женскую школу на востоке страны.
— Я никогда не был неблагодарен, Клэм, и не давал тебе повода сожалеть о чем-либо.
— Но ты кое-что нарушил, Эрик, вольно или невольно. Недавно ты вступил в организацию, — стал ее членом или просто проявил активность, — на что не решился бы ни один осторожный человек, зная о себе
