мысль. А текст требует кропотливой работы — редкое занудство.
— Вы эту книгу издадите.
— Скрепя сердце.
— Сколько лет она колесила по издательствам?
— Скрепя сердце включили в план. Года четыре, если не пять, — сказала Кэрол. — Понимаешь, она как бы предсказывает то, что случилось.
— Как бы предсказывает.
— Статистические таблицы, отчеты компаний, чертежи архитекторов, схемы терактов. Чего в ней только нет.
— Вы эту книгу издадите.
— Написано плохо, выстроено плохо и, если честно, на редкость, чудовищно скучно. Кто ее только не футболил. В литагентствах и редакциях она стала легендой.
— Вы эту книгу издадите.
— Этот кирпич. Его ведь придется переписать. Строчку за строчкой.
— А кто автор?
— Авиационный инженер на пенсии. Мы его прозвали Унабомбер-2 [11]. Конечно, он не живет один-одинешенек в горной хижине, и с химикатами не возится, и ежегодников своего колледжа не коллекционирует, но над книгой работал как проклятый лет пятнадцать-шестнадцать.
Деньги, по стандартам внештатников, наверняка платят хорошие: проект масштабный. А книга — из тех, которые надо издать без промедления: актуальная, автоматически попадающая в новости, даже пророческая (по крайней мере, так напишут в издательской аннотации), книга, подробно описывающая череду взаимодействующих глобальных факторов, столкновение которых в один момент и в одном месте вызвало взрыв; причем момент и место легко отождествить с неким утром в начале двадцать первого века, на рубеже лета и осени, в Бостоне, Нью-Йорке и Вашингтоне.
— Работа над этим кирпичом из тебя все соки выпьет на десять лет вперед. Только сухая информация. Факты, карты и графики.
— Но она как бы предсказывает.
Для такой книги нужен редактор-внештатник с ненормированным рабочим днем, вдали от всей этой расписанной по часам лихорадки телефонных звонков, писем, деловых ланчей и совещаний, в которой существуют штатные редакторы; лихорадки, входящей в их профессиональные обязанности.
— В нее включен длинный текст об угонах самолетов — типа трактата. И масса документов об уязвимости некоторых аэропортов. Даллес и Логан [12] выделены особо. Упоминается много событий, которые действительно произошли, когда книга была уже написана, или назревают сейчас. Уолл-стрит, Афганистан, то-се, пятое-десятое. Насчет Афганистана — не то, что было, а то, что сейчас назревает.
Лианне было наплевать, насколько неудобоваримым, запутанным и пугающим окажется текст, насколько неосновательными окажутся пророчества. Главное, что сбудется мечта. Она сама не подозревала, чего жаждет, пока Кэрол — мимоходом, сквозь зубы — не упомянула об этой книге. Лианна думала, что Кэрол пригласила ее в кафе, чтобы предложить работу. А оказалось, вопрос глубоко личный. Кэрол хотелось поговорить о Кейте. Единственная книга, о которой она обмолвилась, вовсе не предназначалась Лианне. Лианна, напротив, ни за какую другую книгу не взялась бы.
— Закажешь десерт?
— Нет.
Отстранись. Взгляни на все бесстрастно, как врач. Так посоветовал ей Мартин. Взвесь составные части. Собери их воедино. Извлеки из случившегося урок. Рассмотри во всех ракурсах, стань равновеликой тому, что случилось.
Кэрол хотелось поговорить о Кейте, послушать про Кейта. Кэрол хотелось заполучить его историю, их историю: как они воссоединились, поминутную хронику. Блуза на ней — не для ее фигуры, не для ее цвета кожи: подражание персидскому или мавританскому кафтану. Лианна это подметила. Ей нечего было рассказать этой женщине о Кейте — ничего интересного, ведь ничего интересного не произошло, а то, что произошло — слишком интимно, не расскажешь.
— Хочешь кофе?
— На днях я ударила по лицу женщину.
— За что?
— А за что людей бьют?
— Погоди. Ты ударила женщину?
— Если люди тебя бесят. Вот за что.
Кэрол посмотрела пристально.
— Выпьешь кофе?
— Нет.
— К тебе вернулся муж. У твоего сына есть отец, и он всегда рядом.
— Ничего-то ты не понимаешь.
— Прояви хоть чуточку радости. Покажи, что испытываешь облегчение, хоть что-то. Хоть какую-то эмоцию.
— Все только начинается. Неужели не понимаешь?
— Он к тебе вернулся.
— Ничего ты не понимаешь, — повторила она.
Официант стоял поодаль, дожидаясь, пока одна из них попросит счет.
— Ну хорошо, послушай. Если что-то изменится… — сказала Кэрол. — Например, если текст будет ей — редактору — не по силам. Или она не уложится в срок. Или ей покажется, что эта книга ломает всю ее жизнь, все, в чем она находила смысл двадцать семь лет. Я тебе позвоню.
— Позвони мне, — сказала Лианна. — А иначе — не звони.
С того дня — со дня, когда она не смогла вспомнить, где живет, — Розэллен С. больше не появлялась на занятиях. Кружковцы захотели написать о ней, и Лианна смотрела, как они работают, склонившись над блокнотами. Время от времени кто-нибудь поднимал голову, вглядывался в какое-то воспоминание или слово. Комната словно кишела словами, обозначающими неизбежное, и Лианна невольно задумалась о старых фотографиях на паспорт, висящих на стене в квартире матери, — коллекция Мартина, лица, выглядывающие из пожелтевших далей, затерянные во времени.
Круглый штемпель консульства в уголке фото.
Гражданское состояние владельца, пункт отправления.
Royaume de Bulgarie.
Embassy of the Hashemite Kingdom.
Turkiye Cumhuriyeti [13]Люди, сидящие перед ней — Омар, Кармен, остальные, — представились ей словно бы на фото. Изолированы от мира, внизу — подпись, или подпись прямо на фотокарточке, поперек груди; женщина в шляпке-«колокол» [14], молодая еще женщина еврейской наружности, Staatsangehorigkeit [15], в лице и глазах — больше чем сосредоточенность перед трансатлантическим путешествием, лицо женщины почти скрыто тенью от шляпки, а по бордюру круглого штемпеля изгибаются буквы «Napoli».
Работы безымянных фотографов, образы, отщелканные машиной.
Унифицированность этих фотографий, их бюрократическое предназначение, стандартные позы — все это, как ни парадоксально, позволяло заглянуть в жизнь изображенных. Она впервые поняла, как страдает человек в тисках государства. Увидела, как люди бегут — оттуда сюда, — и черные беды распирали рамки кадра. Отпечатки пальцев, косые кресты на гербах, мужчина с закрученными усами, девушка с двумя косами. Наверно, контекст я домысливаю, подумала она. О людях с фотографий она ничего не знала. Знала только фотографии. В том, как выглядели паспорта старых времен, в материальной фактуре прошлого, ей виделись целомудренность и уязвимость: люди перед дальней дорогой, люди, которых больше нет.
