Навязывание своего законодательства и якобы «общепринятых» правил, направленное на достижение коммерческой выгоды, сопровождается последовательным корыстным применением «двойных стандартов». Классическим примером стала истерия вокруг якобы значительного антисемитизма в России при игнорировании (а следовательно, поощрении) реального антисемитизма в некоторых странах Прибалтики и регионах Украины, власти которых осознанно и вполне безнаказанно возводят в ранг героев непосредственных палачей Холокоста.
Однако неприятие самой идеи о равноправном сотрудничестве с Россией (разумеется, на деле — на словах все цивилизованно) является лишь проявлением общей деградации европейских управляющих систем.
Вместе с Советским Союзом канули в Лету и великие политики Европы. Нынешние не хотят брать на себя даже проблемы новых членов Евросоюза, в том числе и обусловленные разрушительным эгоизмом его «старых» членов — примером является равнодушие к 18 %-й безработице в Польше. Более того! — 12 %-я безработица в Германии, свидетельствующая о глубоком неблагополучии общества, тоже не вызывает никаких видимых тревог.
Поражает сочетание ханжества, поощрения аморальности и наглядной беспомощности в социальных и этнических конфликтах с откровенным хамством, да еще и покрываемым государством, столь явно проявившимся в истории с публикациями карикатур на пророка Мухаммеда (которые являются злостным хулиганством, оскорбляющим чувства верующих, — правда, и не более того).
Отстаивание свободы индивида даже тогда, когда она становится разрушительной для общества и начинает уничтожать свободу большого числа других индивидов, каждый из которых вполне равноправен первому, производит просто пугающее впечатление.
Известную фразу о том, что «в России нет носителей более тоталитарного сознания, чем российские либералы», можно отнести и к европейским либералам.
В связи с этим все чаще на ум приходят такие разные труды, как «Закат Европы» Шпенглера и «Трест 'Долой Европу'» блистательного молодого Оренбурга.
И, соответственно, все чаще возникает вопрос: зачем России такая Европа?
Чтобы ответить на него, надо понять, насколько глубоки, долгосрочны и разрушительны проблемы Европы, порождающие описанные недостатки.
Ключевая проблема Европы — внутренняя неоднородность, высокая не только экономическая, но и культурная дифференциация, ведущая к сосуществованию далеко не всегда полностью совместимых друг с другом моделей не только государственного, но и коммерческого управления.
Различие, например, французского и немецкого национальных характеров предопределяет различную реакцию их представителей на единые общеевропейские меры регулирования, что ограничивает эффективность последних, а при недостаточном учете культурной дифференциации — и вовсе делает их контрпродуктивными.
Естественная реакция на это надгосударственного управления — усиление регламентации, порой выходящее за рамки здравого смысла. В свое время специальной директивой Европейской Комиссии определялся даже диаметр помидоров (и это не было инструментом конкуренции, как памятное определение диаметра дырочек в сыре, установленное швейцарскими властями для защиты от американских сыров!)
Следствие чрезмерного и далеко не всегда разумного регулирования, хорошо понятное жителям бывшего Советского Союза, — игнорирование директив; так, Люксембург выполнял лишь каждую третью из них.
Развитие Европы по-прежнему направляется в основном национальными бюрократиями (европейская склонна выступать прежде всего в роли координатора), но в их среде, особенно в небольших странах и новых членах Евросоюза, отказывающихся от самостоятельности по мере интеграции, стремительно развиваются инфантилизм, безответственность, стремление перекладывать принципиальные решения (или по крайней мере ответственность за них) на Брюссель.
В результате принимать такие решения иногда оказывается просто некому, и развитие Европы направляется не содержательными интересами, а безнадежно устаревшими идеологическими принципами «времен Очакова и покоренья Крыма», как в свое время развитие СССР.
Выдающееся достижение Европы, действительно обогатившее копилку мирового опыта — умение уживаться с проблемами — во многом подменено умением закрывать на них глаза.
А ведь ключевым фактором конкурентоспособности в современном мире является именно эффективность управления, в первую очередь государственного. Европейские же системы управления не только по своей эффективности, гибкости и способности к самосовершенствованию значительно уступают американской.
Помимо активной и широкомасштабной социальной и региональной помощи, в чрезмерных объемах тормозящей развитие, европейские ученые и бюрократы получают зарплату в первую очередь за то, что они существуют, в то время как в США — в первую очередь за то, что они делают.
Результат — не только управленческое, но и технологическое отставание: несмотря на значительное финансирование науки, ключ к стратегической конкурентоспособности — широкомасштабная разработка новых технологических принципов — остается практически недоступной Европе.
Если американская бюрократия преимущественно ориентирована на поиск и достижение цели развития управляемой системы, а европейская — на поддержание status quo. В результате соответствующего «силового поля», создаваемого управляющей системой, США ориентированы на прогресс и завоевание новых благ, а Европа — на стабильность и сохранение уже имеющихся.
Совершенно очевидно, насколько по-разному эти устремления влияют на национальную конкурентоспособность.
Однако наиболее концентрированно меньшая конкурентоспособность Европы по сравнению с США выражается даже не в слабости управляющих систем, но в слабости интеллекта и духа, выражающаяся в интеллектуально-идеологической и политической зависимости европейцев от своих главных стратегических конкурентов: Европа действует в «поле смыслов» и системе координат, формируемых США, и при конкурентных столкновениях с ними либо вовсе не сознает свои интересы, либо не имеет сил отстоять их. Между тем, если сознание элиты формируется стратегическими конкурентами, оно теряет адекватность и начинает преследовать интересы последних.
Фундаментальная слабость и неустойчивость европейской цивилизации прослеживаются и в растущей аморальности ее элиты, транслирующейся и на все население.
Евросоюз истово аплодировал торговле людьми (тайной выдаче Милошевича правительством Сербии в обмен на обещания финансовой помощи в размере 300 млн. долл., из которых реально было заплачено около 30 млн.) и беззаконию и предательству, без тени иронии считая его мужеством, заслуживающим восторга и подражания. Если бы Павлик Морозов или генерал Власов служили в НАТО, они стали бы такими же героями Европы, как и сербское правительство Джинджича. А ведь тот, кто поощряет предательство и выращивает предателей, сам неминуемо становится жертвой собственных воспитанников.
Характерно, что массовые политические репрессии против оппозиции, проведенные в Сербии после убийства Джинджича и сопровождавшиеся грубым нарушением прав человека, вызвали в «демократической» Европе полное понимание. Точно так же выборы в Афганистане и Ираке признаны вполне демократическими (в отличие от выборов, например, в Белоруссии, проводившихся, при всем их несовершенстве, все же не в условиях иностранной оккупации страны или партизанской войны).
Потрясает и такой признак морального разложения Европы, как открытое переписывание истории для насаждения представлений о том, что Россия и Советский Союз играли в европейской истории исключительно негативную роль. Представления россиян о том, что это их деды освободили Европу от фашизма, трактуются как «архаическое преувеличение, вызванное гипертрофированными национальными амбициями, реваншизмом и имперскими пережитками в сознании». Германия же, которой «лучший немец» Горбачев внезапно для нее самой подарил единство, объединилась, оказывается, без всякой помощи Советского Союза.
Евросоюз по сути поощряет превращение ненависти к России в основной критерий демократии в
