несправедливым и необоснованно суровым. Но все это были профессиональные жалобы, обычно распространенные больше среди младшего, а не старшего офицерства. Тот же очевидец заявил, что корень конституциональных проблем лежит в том, что законно сомневающееся общество в далеком 1821 году ставило вопрос (среди прочих) о том, «может ли офицер, который не принес клятву верности конституции, находиться на службе у государства и может ли даваться какая-либо сатисфакция ему за оскорбление, полученное по ходу службы». Похоже, что было решено, что такого офицера «следует рассматривать просто как наемника, а не как слугу государства, ибо он зависел лишь от воли короля и мог быть уволен от службы в любой момент, когда того пожелает король. А наемник (который служит за деньги) не имеет права требовать сатисфакции от любого гражданина или слуги государства».
Такой взгляд на конституциональное положение офицеров как профессиональных солдат, вероятно, больше заинтересует филолога, чем юриста. В то же время такой взгляд сам по себе симптоматичен из-за двусмысленности положения, в котором оказались бы офицеры, как только старая структура абсолютного государства, будучи откровенно не способной противостоять грубому ветру перемен, начала бы свой конституционный капитальный ремонт. Если сравнить дела прусского и баварского военных министров 20-х или 30-х годов после 1848 года, то станет ясно, что в Баварии, в силу отсутствия специального военного кабинета, отделенного от военного министра, была большая готовность, чем в Пруссии, уравнять положение офицера по отношению к государству с положением государственного служащего. Но даже в Баварии такого уравнения не было: ему мешала, вероятно, конституция новой империи, определявшая генеральную линию, на слияние обеих армий. Ибо для жизни в государстве народа и, прежде всего офицерского корпуса, этот факт был не без последствий.
Его влияние на отдельного офицера могло быть либо благоприятным, либо наоборот. Это зависело от того, до каких пределов его политические взгляды поддерживали абсолютную монархию, свободную от либеральных и конституциональных помех. Это стало ясно в годы, когда конституциональные идеи начали претворяться в жизнь. Их новизна породила мощные эмоции, а сужающееся революционное окружение все еще вызывало тревогу у монархов и сторонников старого режима. О том, как военачальники относились к либерально мыслившим офицерам в Баварии несколько лет спустя после принятия конституции 1848 года, свидетельствуют документы, приведенные в приложении 19—22. Эти документы, как мне кажется, представляют особый интерес потому, что они исходят не из Пруссии, а из Баварии, где конституциональное правительство до какой-то степени существовало уже много лет.
Офицеры, которых подозревали в либерализме, в годы кризиса в баварской армии встречались нередко, о чем можно судить по документам. Королевское письмо от 23 июля 1831 года с сожалением отмечает, что «как бы ни были надежны старшие офицеры, есть более молодые люди, не имеющие опыта активной службы, которые были подвержены разлагающим принципам, имеющим сейчас хождение». Но в 1848—1849 годах, когда либеральное движение достигло пика, оказалось, что эти страхи были беспочвенны, хотя в баварской армии то тут, то там вспыхивали беспорядки, и особенно в Кемптене, в городе, который тогда приобрел репутацию «средоточия республиканизма». Но офицеры вряд ли где-либо теряли контроль над своими солдатами, и сами оставались полностью преданными королю, несмотря на слабое давление либерализма, которое они испытывали со всех сторон. И когда все движение либералов на некоторое время иссякло, офицеров такого сорта рассматривали лишь как незначительное темное пятно, а весь офицерский корпус получил сертификат «надежности» в монархическом смысле этого слова. Даже такой человек, как капитан граф Ботмер, которого в свое время подозревали в либеральных взглядах, позднее был назначен начальником баварского Генерального штаба.[28]
Среди прусского офицерского корпуса движение 1848 года вовсе не оставило следа, если не считать левое дворянство, ибо среди него ощущение этого влияния было более сильным, если это было возможно в условиях их традиционной привязанности к короне и лично к тому, кто ее носил. Общественная реакция, которую породили события 1848 года, была в большинстве своем негативная. В любом случае младшие офицеры не имели никаких политических убеждений. Тем не менее партия «юнкеров» постепенно сумела склонить всю армию на свою сторону и в образе мышления. И к тому времени, когда государственное правление Бисмарка в соединении со стратегией Мольтке сделали Пруссию лидером новой Германской империи, Бисмарк стал идолом офицерского корпуса. В его глазах канцлер не мог ошибаться. Так, сын генерала фон Бернарди писал: «Мы, офицеры, никогда не имели понятия о том, что значит Kulturkampf. Этот термин характеризует конфликт между старыми и новыми идеями, и в частности, религиозный конфликт в Германии, который последовал за первым Советом Ватикана.
Мы лишь видели, что действия правительства безуспешны, и нам стоит винить в этом не столько ослепленный германский народ, сколько политических и религиозных агитаторов, а также рейхстаг». Здесь мы имеем почти безупречное свидетельство неприязни офицерского корпуса к парламенту.
Военный чрезвычайный посол Баварии в Берлине характеризовал такой образ мыслей как «настоящее раздражение старых пруссаков народными представителями». Однако такие люди, как генерал Гронер (швабский демократ), признавали, что во время его пребывания в Военной академии в Берлине в 90-х годах многие газеты, которые он читал, приводили его в ярость из-за постоянных нападок на рейхстаг. Более того, в своих мемуарах он описывает (и это можно принять за беспристрастное мнение) консервативный политический нрав академии. «Политика, – пишет он, – играла не большую роль в академии, чем в полку, и мои однокурсники из Северной Германии были не больше политически настроенными, чем я. По религиозным вопросам у нас возникали разногласия, ибо очень немногие кадеты были ярыми приверженцами капеллана Штокера. Но большинство вовсе не пользовались его идеями… Отставка Бисмарка и особенно канцлера Каприви и его неискреннее письмо от 9 июня 1892 года, как казалось всем, наложили крепкую узду на наше монархистское сознание. В разногласии между императором и прежним канцлером большинство из нас были на стороне Бисмарка…Даже высшие офицеры не обладали политическим чутьем, а не только те, кто находились среди кадетского корпуса… На флоте все было иначе. Иностранные путешествия лучше готовили морских офицеров, и они могли лучше судить о политических событиях. В армии единственными людьми, кого интересовала политика, были военные атташе» и, как он мог бы добавить, – военные полномочные послы, которых более крупные государства рейха направляли в Берлин.
Глава 21
Военная журналистика: политика, гражданские свободы
«Паршивые овцы», следовавшие за капелланом Штекером, разумеется, были главным образом озабочены внутренней политикой, однако у них были противники, которые придерживались крайних взглядов относительно политики внешней. Типичный пример – вышеупомянутый генерал фон Бернарди, который распространял свои взгляды не только среди друзей, но и публично. Офицер, «игравший в политику», политический писатель в форме, был редким феноменом, и те, кто заработал такой ярлык за последние двадцать – тридцать лет перед 1914 годом, конечно же не всегда были такими яростными сторонниками пангерманского национализма, как Бернарди. Но если едва ли имелся какой-то верхний предел для тех, кто занимал подобную позицию, то нижний предел существовал. Для регулярных офицеров «игра в политику» была довольно деликатным, ограниченным делом, и, как правило, дисциплинарная сторона для большинства из них не всегда играла здесь решающую роль. Впрочем, не для офицеров, получавших половину ставки, или для отставников. Увеличение числа офицеров в связи с расширением армии в 1860 году привело к росту числа военных, вышедших в отставку. Большинство из них дошло лишь до чина майора и находилось в полном расцвете физических и интеллектуальных сил, однако пенсии у них, как правило, были маленькие. Если у них не было других средств к существованию, то они зачастую были вынуждены или, во всяком случае, испытывали соблазн попытаться зарабатывать больше, находясь на гражданке. Они содержали государственные конторы по продаже лотереи, становились секретарями в госпиталях или занимались чем-то подобным. Между тем некоторые пытались попробовать свои силы в писательском труде, точно так же, как это делали многие в XVII веке, когда после окончания Тридцатилетней войны им пришлось зарабатывать себе на хлеб любыми путями. Именно тогда поэт из Клева написал свои сатирические вирши:
Эти вирши можно перевести примерно так:
