Ближе к концу XIX века газеты, периодические издания и печатные материалы в целом стали появляться в большом количестве, что давало возможность вышедшему в отставку офицеру больше возможностей испытать себя в сочинительстве. Более того, сильная тяга к получению образования среди офицерского корпуса устранила остроту (хотя далеко не полностью) старого антагонизма между «борзописцами» и «шляпниками с загнутыми краями».
Два других фактора усилили общий интерес к делам, касающимся армии: с одной стороны, возвышение Германии до уровня мировой державы, а с другой – рост пацифизма. Был еще один существенный фактор – немалая часть получала настоящее удовольствие от чтения время от времени статей, в которых офицеры более или менее остро критиковали армию или военную политику в целом. Вероятно, срабатывал и простой закон выживания или ощущение потребности в какой-то работе; возможно, такие офицеры пытались сослужить стране службу, делясь своим разочарованием и недовольством, которое (справедливо или нет) они испытывали, находясь в рядах армии. Но факт остается фактом, что многие офицеры, выставляя напоказ недостатки армии, обнаруживали, что их мнение совпадает со взглядами газет и партий левого крыла.
Сознательно или нет, такие писатели вступали в конфликт с кодексом офицеров – с теми его частями, которые стали предметом регуляций. Генерал Константин фон Альвенслебен, хорошо известная фигура войны 1870 года, сформулировал проблему в двух словах. «Прусский генерал умирает, – писал он, – но не оставляет после себя памяти», и пояснял, что прусская традиция запрещала офицеру обращаться к общественности. Это на самом деле было самоограничением, и если оно применялось к простому повествованию о прошлых кампаниях, то в еще большей мере должно было применяться к политической журналистике, которой занималось более молодое поколение – люди вроде генерала Бернарди. Основание новой империи привело к созданию новых экономических и социальных условий, однако уже через пять лет императору представился первый случай вмешаться в ход дискуссии вокруг армии. Он указал, чтобы «вышедшим в отставку офицерам всех рангов напомнили, что в отношении общественных дискуссий они должны соблюдать правила, которые применимы к регулярным офицерам, так чтобы любой промах можно было устранить соответствующей властью».
Было признано «невыносимым положение дел, когда офицеры публично выражают мнение, которое противоречит взглядам, одобренным Его Величеством». Частые приказы и регуляции привлекали внимание к тому факту, что в своей политической деятельности вышедшие в отставку офицеры также должны соблюдать кодекс своей профессии, который «обязывает их к сдержанности в высказываниях и в письменных сочинениях и предполагает, что они станут оказывать поддержку лишь тем партиям, лояльность и патриотические чувства которых вне всяких сомнений». Пределы, до которых могло дойти терпение императора и его ответственных советников, показывает, например, дело принца Шёнайх-Каролата, который в 1885 году был членом рейхстага от либерально-национальной партии, а также адъютантом Вильгельма II. Но однажды, по вопросу, который имел значение для императора, он проголосовал заодно с прогрессивной партией, вызвав таким образом невообразимо громкий скандал и утратив право носить униформу.
В 1892 году Вильгельм II хотел пойти еще дальше и категорически запретить офицерам вступать в какой-либо контакт с ежедневной прессой; однако в свете закона о печати от 7 мая 1874 года и статьи 27 прусской конституции ему пришлось отступить. Но уже через два года он распорядился, чтобы офицеры, виновные в публикации материалов, вызывающих возражения, представали перед военным трибуналом или перед судами чести. Это больно ударяло по либерально мыслящим офицерам, а также вызвало резкое сокращение количества регулярных офицеров, которые писали для военных журналов любого рода, даже для чисто технических. В конце концов военное министерство и Генеральный штаб были вынуждены согласиться с тем, что следует позволить некоторое послабление в отношении отдельных военных журналов. Эффективность вооруженных сил прусско-германской армии зависела в большой степени от специальной прессы на немецком языке. Прусское правительство в целом, а не только военный министр, придерживалось взглядов, что права субъекта, в том числе его взаимоотношения с прессой, можно попрать как в отношении офицеров, так и гражданских служащих, поскольку они должны подчиняться особым обязательствам, возникающим из их службы. Единственный вопрос заключался в том, как правильно определить эти обязательства, чтобы до максимальной степени сохранить права отдельного человека и ограничить их не более, чем требуется настоятельной необходимостью. Разумеется, в отдельных случаях такие ограничения приводили к бесконечным диспутам, как в отношении гражданских служащих, так и, в большей степени, военных. Причина состояла в том, что офицерская служба была намного более обусловлена «особыми обстоятельствами», чем служба чиновничья, – тем сочетанием статуса и ответственности, которое называется простым словом – дисциплина. Министр юстиции высказался в пользу «особой лояльности», которую должны проявлять офицер и гражданский служащий по отношению к государству.
Однако для офицеров само это представление о лояльности было весьма сильно обременено значением для офицерского корпуса власти императора. Для них это было больше чем простая лояльность, которая требовалась от гражданских служащих, ибо была окрашена иерархической традицией прежних времен. Следовательно, офицер, который опубликовал нечто, что оскорбляло офицерский статус, брал на себя большую вину, чем гражданский служащий в схожих обстоятельствах. Офицера, совершившего такой проступок, клеймили не только с профессиональных позиций, но также и с моральной стороны. Такой подход определялся всеми регуляциями, о которых мы уже упоминали, но яснее всего он проступает в приказе кабинета от 1 января 1904 года, где император, воспользовавшись прямо-таки непарламентским языком, горько пожаловался на сильную нехватку вкуса, выказанную в сочинениях, опубликованных старшими офицерами регулярной армии. Более того, он отметил, что административный метод оценки офицеров обращал слишком много внимания на достижение чисто военных навыков и слишком мало – на их воспитание; обучение офицеров в старопрусском духе было ущербным с этой точки зрения, поскольку офицерский корпус «часто высмеивается на социальной почве». «Теперь, когда начали набирать военнослужащих из других сословий, не так, как было прежде, должно быть обращено дополнительное внимание культивированию настоящего духа рыцарства и целостности мышления, особенно в отношении подчиненных».
В социологических терминах, конечно, настоящей темой этой военной и моральной элегии были модернизация, дефеодализация и embougeoisement (обуржуазивание –
