в суверене, а он, в свою очередь, старался сделаться единственным источником закона и всего правосудия; более того, он ставил своей целью отделить правосудие (где это было необходимо) от неодушевленных предметов и привязать его лишь к отдельному индивидууму. Отмена государства вследствие революционного движения позволила французам довести этот процесс до формального конца. Этот конец был волюнтаристским, тем не менее в основе его лежала логика общественного развития.
Старые поместья обладали некой ценностью как форма популярного представительства. Это означало контроль над правительством; однако они были постепенно вытеснены в течение XIX века почти во всех германских государствах современными парламентами, которые управляются большинством голосов и основаны на новом представлении о национальном государстве, в котором все граждане равны перед законом. Таким образом, абсолютная власть суверенов постепенно сократилась, в одних местах больше, в других – меньше, а власть парламентов возросла. В результате этого постепенно совершенствовалось равновесие сил конституционального государства; и начиная с этого процесса стало ясно, что каждая из трех систем – феодальная, абсолютистская и конституциональная – последовательно переходили из одной в другую.
Этот факт имел огромное значение как в отношении органов государства, так и, в особенности, в отношении армии и ее командных органов. Их широкие полномочия безошибочно указывают на следы их тройного происхождения. С феодальной эры германский офицерский корпус вел свое происхождение и вырабатывал общий, корпоративный дух; его преобладающие направления уходят корнями в средневековое рыцарство, при этом обнаруживая следы системы гильдий, унаследованной от времен ландскнехтов. И все это в целом сочетало в себе не менее средневековое рыцарское представление о лояльности, лояльности, оказываемой вассалами. В эпоху абсолютизма, которая придала офицерскому корпусу ее основную, современную форму, дворянство полностью преобразовалось из поместного в простое сословие. Суверен же сохранил за собой право назначать не только генералов и полковников, но офицеров каждой ступени. Таким образом, офицер становился слугой и представителем власти абсолютистского государства и лично своего монарха. Следовательно, это правило предполагало абсолютное послушание монарху и абсолютную автократию по отношению к народу. И наконец, от легального конституционального государства XIX века офицерский корпус впитал идею национализма, которая была его историческим сопутствующим обстоятельством и сущностью. Тем не менее после периода неуверенности и компромиссных реформ окончательное отношение офицерского корпуса, переместившееся в сторону принципов либеральной конституции, было принципом отстраненного, если не прямого, отрицания.
С административной стороны дела развивались логически, поскольку абсолютистская концепция государства и его службы давали дорогу конституционности. Однако это был не тот путь, по которому пошел германский офицерский корпус, ибо до 1918 года его истинные отношения с государством были вопросом личных отношений с монархом. Несомненно, что в Пруссии и до некоторой степени в рейхе после 1870 года офицерский корпус укрепился и ужесточился в этом отношении благодаря тому факту, что в самом государстве находились определенные структурные элементы, которые указывали в сторону прошлого и в некоторых отношениях в сторону феодального прошлого. Можно найти достаточно примеров, если взять депутатов прусской палаты, с их основанным на сословных различиях правом голосовать; то же самое касается верхней палаты[27]. Кроме того, рейхстаг не имел финансового контроля над мерами, которые император принимал в качестве Верховного командующего. Следовательно, типичный германский офицер XIX века, естественно, рассматривал парламентскую озабоченность военными делами как не более чем бесцеремонное вмешательство в его собственную, особую сферу, с его частными делами.
Его чувство связи между ним и монархией, таким образом, становилось все более сильным. Военная клятва – наиболее важная тому иллюстрация. В отличие от клятвы, которую приносили гражданские служащие, военная клятва представляла собой обещание верности не конституции, а непосредственно, лично королю (ее продолжают приносить даже в некоторых современных конституционных государствах). Это было заметным шагом вперед. В контексте генеральной реформы прусской армии Штейн смог изменить текст военной присяги, которая теперь приносилась не военачальнику, а королю и отчизне. При этом он опирался на теорию, что военачальник подходил для наемников, но не для военной службы, которую теперь рассматривали как функцию взаимоотношений между гражданином и государством. Таким образом, король выступал как глава государства, а не как военачальник, и, следовательно, солдат должен был принести клятву верности ему, а также своей отчизне. Эти два коротких слова «а также» очень важны. Они проливают яркий свет на план реформирования, на котором настаивал Штейн, несмотря на то что ему мешали сдвинуть этот план с первоначального этапа. Присущая ему практическая основательность была настолько велика, что если бы он был способен воплотить свой план немедленно, то армия и народ стали бы тождественны, и в появившейся в результате этого «военной демократии» служба офицера с соответствующими поправками была бы такой же, как гражданская служба.
Однако движение в этом направлении сталкивалось с такими трудностями, что лишь в декабре 1848 года король Пруссии – и лишь ненадолго – пообещал, что армия должна принести клятву конституции; но когда о конституции начались дебаты 10 октября 1849 года, эту идею полностью и энергично отвергли. На этом дело закончилось. Сам офицерский корпус, разумеется, не слышал ни о какой присяге конституции. Все это могло показаться им несовместимым с их собственными монархистскими идеями, с их преданностью королю. Это был шокирующий промах в направлении либерализма, «деструктивной тенденции времени», «демократического обмана», если использовать понятия, имевшие хождение в те дни.
В Саксонии офицеры сначала отнеслись к этому иначе, чем в Пруссии. 22 марта 1848 года новый «свободно мыслящий» саксонский министр начал работать над тем, чтобы заставить армию принести присягу конституции. Большинство офицеров считало, что такая присяга – ненужная формальность, некоторые, особо упрямые, сопротивлялись этому, однако нашлось очень немного и таких, кто полагал, что это может дать выход из конфликта между армией и народом, который в то время становился реальностью. За день до того, как саксонский гвардейский полк и стрелковый батальон собирались принести присягу в Вурцене, каждый офицер с большим трудом раздобыл экземпляр конституции, чтобы самому прочитать ее хотя бы раз, а затем разобрать ее со своими солдатами, чтобы они могли понять, чему собираются присягать. Однако ни у местного помещика, ни у мэра, ни у священника и даже школьного учителя не было экземпляра конституции. И поэтому когда аудитор прочитал формулировку таким слабым голосом, что ветер унес его слова прочь, то ни один человек не понял, чему он приносит клятву верности.
В марте 1848 года вюртембергский офицерский корпус, исполняя долг, принес клятву верности конституции, которая через три года была упразднена. С другой стороны, в Баварии, где этот вопрос возник за четверть века до того, общее отношение офицеров к нему было недоброжелательным и отрицательным. Даже во Франконии, которая только что объединилась с Баварией, незадолго до этого, люди, которые благосклонно относились к присяге конституции, очень скоро переменили свое мнение и отступили, вероятно, в меньшей степени из-за того, что потеряли уверенность в правильности своего поступка, чем из страха, что их перестанут продвигать по службе. Например, в гарнизоне Вюрцбурга даже прошло собрание младших офицеров (лейтенантов и капитанов), на котором принесение присяги конституции энергично обсуждалось, возникли дебаты. «Почти все офицеры рассудили, что несмотря на то, что конституция была добровольным даром, свидетельствовавшим о милости и благорасположении Его Величества, это (то есть принесение присяги конституции) могло не встретить одобрения со стороны Его Величества, поскольку такие слова дошли до нас сверху и потому что злые языки могли ложно истолковать просьбу (то есть чтобы им позволили принести такую клятву)». Когда этот инцидент расследовали, свидетель заявил под свое честное слово, что «все офицеры выказали самую сильную привязанность к Его Величеству королю и что, несмотря на то что просьба о принесении клятвы конституции была в целом расценена как невинная и безвредная, вопрос был решен в пользу явной привязанности, которую все офицеры испытывали к священной особе короля».
Еще более поучительными были причины, вызвавшие волнения как в Вюрцбурге, так и в Рейнском палатинате. По этому вопросу мы также располагаем устным сообщением некоего очевидца, единственного, которого удалось отыскать, – генерала, графа Беккера из штаб-квартиры в Нюрнберге, которому было поручено провести расследование. Прежде всего, наблюдалось недовольство жалованьем большинства младших офицеров, однако также имело место желание оградить себя от личных капризов недоброжелательно настроенных высших начальников, равно как и от военного правосудия, которое было
