жить и со временем умереть за государственный счет, они так долго докучают двору просьбами о хорошо оплачиваемых должностях, для которых они совершенно не годятся, и о дополнительных выплатах и пенсиях, что, наконец, добиваются своего, тем более что в этом вопросе вся знать выступает как единое целое (будь то братья или кузены, близкие родственники или дальние – это все одно и то же), и, пока рулевое колесо государственного управления находится в нерешительных руках, они ухитряются вертеть им к своей собственной выгоде».
В Пруссии с ее относительно большой регулярной армией такие обедневшие дворяне и младшие сыновья считали офицерскую профессию, с ее давними рыцарскими традициями, делом несложным. Короли и принцы других германских государств содержали значительно меньшие армии, как абсолютно, так и относительно, они не считали себя главным образом военными, и, как следствие, в отличие от Гогенцоллернов, не давали своему офицерству статуса «первого сословия». Эти различия вынуждали обедневшее дворянство, озабоченное поддержанием своего престижа, поступать на государственную службу или в суды. Этим объясняется тот факт, что в Баварии в XVI веке был издан указ, предписывавший, чтобы в высших государственных органах большинство чиновников были дворянами. Не стоит попусту терять время, рассуждая о том, всегда ли образованный клерк – естественно, буржуазного происхождения – также назначался, чтобы выполнять работу. В исторической связи между государственными юристами и знатью мы, во всяком случае, находим объяснение тому факту, что вторым источником пополнения для офицерского корпуса после дворянства и семей офицеров были семьи высокопоставленных гражданских чиновников.
Тем не менее находились снобы, которые упрекали дворян, занимавших чиновные должности, в том, что они вступают в близкий контакт с буржуазией, особенно в эпоху всеобщего меркантилизма. «К низким, буржуазным занятиям, – было написано в середине XVIII века, – применимо лишь одно правило. Такого рода деятельность неизбежно ведет к потере чести, даже если заниматься ею ради куска хлеба, не говоря уже об извлечении выгоды. Земледелие, управление имением, свободные искусства и науки – вот те профессии, которые не умаляют достоинства дворянина». В отличие от германской знати европейское дворянство XVIII века придерживалось по этим вопросам совершенно противоположных взглядов, так же как и та часть германского дворянства, которую именуют городской знатью и столь часто либо вообще упускают из рассмотрения, либо недостаточно отличают от владетельного дворянства.
Несмотря на более поздние смешанные браки и ассимиляцию, исторические и социологические корни городского дворянства – патрициев – существенно отличаются от корней владетельного дворянства, которое почти полностью произошло от рыцарства. Социальное превосходство последнего теоретически было основано на военной службе, но практически – на владении землей. Социальное положение патрициата опиралось, главным образом, на его политический вес в руководстве муниципалитетов и на владение городской собственностью, а после того, как «революция гильдий» лишила его места в муниципалитетах, его престиж держался на крупномасштабной торговле, финансах и, в определенной степени, промышленности. Само собой разумеется, различные формы собственности и (даже в большей степени) виды деятельности породили совершенно другой образ мыслей, который самостоятельно развивался на протяжении нескольких столетий. Патрициат утверждался как жизненно важный элемент общества как в мирное время, так и во время войны, производя предметы первой необходимости, с одной стороны, и предметы роскоши – с другой, то есть развивая, с одной стороны, экономику, направленную на удовлетворение простейших, чтобы не сказать примитивных потребностей, а с другой – экономику, ориентированную на приобретение и накопление, с капиталистическими наклонностями, которые не замедлили проявиться. Наконец, если проводить прямое сравнение патриция с феодальными землевладельцами Восточной Германии, будет виден огромный контраст: для последнего источником дохода было крупномасштабное сельскохозяйственное производство, в то время как бизнес патриция – крупномасштабные операции с товарами и деньгами.
Эти коротко сформулированные различия содержат в зародыше всю проблему взаимоотношений между дворянством и буржуазией, включая проблему последней как класса. Поскольку, пока патриций считал себя потомственным дворянином и требовал от императора подтверждения своих прав, одного росчерка пера было недостаточно, чтобы изменить социальную и экономическую структуру, в которую со временем выросла городская буржуазия. Чернила не могут вызвать биохимического слияния патрициата и владетельной знати, если «особая жидкость» под названием «кровь» не вступит в реакцию, результатом которой станет синтез этих двух субстанций. На возникновение духовной связи между этими двумя группами столь разного происхождения повлияло не только заключение брачных союзов между представителями этих групп, но и тесные социальные связи. Это способствовало интеллектуальному обогащению обеих культур и постепенно сближало их представления о жизни. Сознание собственной исключительности, столь ревниво оберегаемое обоими классами, не могло не породить взаимного социального интереса и укрепить чувство классовой солидарности между ними.
XVI век стал началом периода взаимного проникновения – феодализации патрициата и обуржуазивания сельской аристократии. Второй процесс гораздо интереснее, поскольку первый, в значительной степени, представляет собой продвижение по прямой, тогда как второй является боковой ветвью более давней линии развития. В Италии этот процесс стал заметен уже в начале XIV века, но во Франции и Англии, так же как и в Западной и Южной Германии, он наметился только в XVI веке. Что касается сельского дворянина, наиболее ясным внешним признаком этого процесса служит его деятельность в области коммерции, которую он раньше считал слишком буржуазной, слишком «стяжательской» для человека благородного происхождения. Он не только забирал в свои руки значительную часть капиталистической, крупномасштабной коммерции (в особенности финансовый бизнес), но и часто становился одним из главных действующих лиц в развивающейся капиталистической промышленности. Например, во многих областях Германии железные и медные производства развивались на деньги предприимчивых землевладельцев; то же самое можно сказать о горнодобывающих предприятиях Силезии и, в значительной степени, о стекольной, фарфоровой и текстильной промышленности.
В то же время дворянство в Западной и даже Восточной Германии охотно продавало свои родовые поместья, и таким образом они переходили во владение не только патрициев, но и в руки простых буржуа. Тем не менее в восточной части Пруссии Гогенцоллерны энергично противодействовали этому процессу. Вплоть до начала XVIII века королевское согласие на приобретение феодального поместья человеком недворянского сословия давалось лишь в исключительных случаях: например, при Фридрихе Великом это допускалось лишь в Западной Пруссии. Однако к концу XIX века лишь треть всех поместий в шести восточных провинциях Пруссии по-прежнему находились в руках дворян. В процентном отношении ровно на столько же снизилось количество дворян, поступивших на службу в прусский офицерский корпус. В данном случае трудно не увидеть соответствия между двумя кривыми на графике развития. Это объясняется тем, что с социальной и экономической точки зрения старый прусский офицерский корпус опирался на феодальные землевладения к востоку от Эльбы, где поместное дворянство воздерживалось от браков с буржуазией, даже пожалованной титулом дворянства, гораздо дольше, чем в Западной и Южной Германии.
Ганзейский союз и другие прибрежные торговые города образуют отдельную группу, поскольку их статус портовых городов придавал им интеллектуальную, политическую и социальную структуру, не похожую на ту, что формировалась внутри страны, где коммуникации развивались гораздо медленнее. Но если исключить их из рассмотрения, то нигде, кроме как в больших и малых имперских городах Западной и Южной Германии, нельзя было найти такого многочисленного и такого высокоразвитого в коммерческом и культурном смысле патрициата. В то время, когда в таких местах великие семьи достигли зенита своей политической власти и заложили основы своего политического положения на последующие столетия, германская цивилизация на западе только начала свое настоящее проникновение по всей стране, не исключая городов. Поэтому на востоке, где не было ничего похожего на городскую знать старых германских городов, знать постепенно сформировалась из городских жителей в целом, и этот процесс не закончился даже в XX веке. При таком положении дел у феодальных землевладельцев Восточной Германии даже в более позднее время не было никакой реальной возможности слиться с патрициатом и таким образом занять свое место в городском буржуазном мире, подобном тому, что существовал в Западной и Южной Германии.
Сельскохозяйственные предприятия, это правда, имели тенденцию к укрупнению, к появлению крупных земельных собственников, занимающихся крупномасштабным производством, но сельское хозяйство по
