жены!
– И ты посчитал, что имеешь право отбраковывать неподходящих?!
Георгий тяжело вздохнул, провел рукой по лицу и произнес:
– Ну… ты же мало знаешь для того, чтобы делать выводы. Когда отец показал мне эту шпагу и объяснил, какие условия нам выставит, он попросил меня, чтобы я не позволил Бо жениться ради наследства на первой же попавшейся профурсетке!
– Но Богдан ведь не знал о наследстве!
– Да какая разница! Я рядом с ним не видел ни одной нормальной девушки! Только девки-однодневки!
– А отец не объяснил, почему так ограничил вас в сроках? Какая ему разница, когда вы произвели бы на свет ребенка?
– Наш отец всегда был несколько странным и своими принципами ни за что не хотел поступаться. Бо он считал шалопаем и «недоумком». Говорил, что если младший сын до тридцати лет не женится, значит, «в ум уже никогда не придет», а потому все, кого он родит после, его уже не волнуют.
– Странно. Ведь чем старше человек, тем умнее. Вашему отцу не приходило в голову, что остепениться можно и в тридцать лет, и в сорок…
– А наш папенька народную мудрость в пример приводил: «В двадцать лет ума нет – не будет, в тридцать лет жены нет – не будет…» В уме он Богдану давно отказал, а на жену до тридцати все же надеялся.
– С Богданом понятно, а почему и тебе поставлен предел?
– Отец знал, что Марина не хочет иметь детей. Он ей определил срок, а не мне. Он считал, что женщина после тридцати пяти вообще способна родить только дегенерата, которому никак нельзя будет оставить в наследство столь дорогую вещь. Переубедить его было невозможно.
– Может, Марина согласилась бы на ребенка, если б узнала о столь ценной вещи?
– Не уверен. Я же не стал бы продавать шпагу, а мою коллекцию она всегда тихо ненавидела. И потом, отец приобрел эту вещь за полгода до смерти. Отец даже не хотел задумываться над этим, хотя, естественно, знал, каков срок вынашивания ребенка. Говорил, что это наши проблемы. А ежели что у нас с Бо не выйдет, то в музее шпаге будет лучше. Такой вот чудак…
Я смерила Георгия взглядом и, все так же саркастически улыбаясь, спросила:
– То есть ты считаешь себя чистым, белым и пушистым?
– Нет, я не белый и не пушистый, но вовсе не такой уж черный и… зловонный, как ты решила.
– И тем не менее Богдан узнал о завещании. Ты в курсе? Как веревочке ни виться…
– Узнал? – Георгий очень удивился, и щеки его окончательно провалились от огорчения. Но, как ни странно, он мне все равно чем-то был симпатичен.
– Да! И, представь, собрался срочно жениться! – оглоушила его я.
– Жениться?!
– Вот именно! Не догадываешься, на ком?
– На ком?
– Представь, на мне! – выпалила я. – Он сделал мне предложение руки и сердца. Мы можем пожениться и родить ребенка. Успеем! Согласно условиям завещания, драгоценный толедский клинок при этом достанется нам.
Я внимательно смотрела на Георгия. Мне хотелось увидеть, как лицо человека, которого я очень хотела разлюбить, исказится от злобы или ненависти, но его выражения так и не поняла. Все же мы были слишком мало знакомы. Мне хотелось, чтобы Далматов побыстрее ответил на это мое неожиданное для него заявление. По тону его голоса можно было бы сориентироваться на предмет того, что он думает о вероятности нашей женитьбы с Бо, но он продолжал упорно молчать. Я молчать не хотела, а потому заявила следующее:
– И ты не сумеешь этому противостоять!
– Разве ты хочешь замуж за моего брата? – тихо произнес он, и я вдруг посчитала странным, что все то время, что мы были вместе, он никогда не спрашивал меня о взаимоотношениях с Бо, хотя первый раз увидел меня именно в его мастерской. Наверное, решил, что брат ему проиграл.
– Хочу! Да! Он мне симпатичен хотя бы потому, что, в отличие от тебя, камня за пазухой никогда не держал!! – крикнула я.
– А разве он захотел на тебе жениться не после того, как узнал о завещании? – спросил Георгий и добавил: – И вообще, я уже как-то говорил, что ты совсем не знаешь моего брата, а потому можешь здорово ошибаться на его счет.
Да, пьяненький Бо позвал меня замуж именно после разговора о наследстве со Златой, но я почему-то верила ему больше, чем Георгию. Богдан был словно весь на ладони, слишком прост и безыскусен. Он влюблен в меня, с одной стороны, совершенно незамысловато, а с другой – настолько приподнято и романтично для человека, которому скоро стукнет тридцатник, что даже не пытался затащить в постель. Ему, наверно, казалось, что это и так произойдет самым естественным путем и в скором времени, которое он и не думает торопить.
– Он хотел жениться с тех пор, как первый раз увидел меня! – возразила я.
– Но я ведь тоже сразу сказал, что ты – моя женщина, – ответил Георгий. – Разве не так?
– Да. Разница состоит только в том, что ты уже тогда знал о завещании, а Богдан – нет!
Далматов как-то неопределенно покачал головой, помолчал немного, потирая свои впалые щеки, а потом сказал:
– Все, о чем мы сейчас говорим, сущая ерунда по сравнению с… любовью. Я люблю тебя, Настя…
Не скрою, мне сразу захотелось махнуть рукой на завещание вкупе со всем остальным, броситься ему на шею и зашептать в ухо ответные слова любви, но я этого не сделала. Почему? Да потому что вспомнила Злату, смерила взглядом Георгия и задала ему следующий вопрос:
– А что ты скажешь по поводу того, что ребенок, который так необходим для получения наследства, у тебя практически уже есть?
Далматов некрасиво дернул головой и выдавил:
– Хочешь сказать, что ты… что у тебя…
Я расхохоталась, и он вынужден был замолчать.
– Нет, я еще не успела, – разуверила его я, – но кое-кто уже вполне готов родить наследника роду Далматовых!
– Кто?
Несмотря на серьезность ситуации, я опять рассмеялась, потому что Георгий выглядел очень смешно. Муравьиный Дон Кихот в крайне изумленном состоянии – это не подлежит описанию, такое надо видеть! Ему мой смех очень не понравился! Он подвинулся ко мне, тряхнул за плечи и еще раз рявкнул:
– Кто? Марина?!
– Нет… – уже без всякого смеха ответила я. – У тебя, Далматов, слишком много женщин одновременно. Твоего ребенка носит… Злата!
– Злата?! Откуда ты знаешь про нее?!
Конечно, я не стала ему рассказывать про маршрутку, где впервые их увидела, про свои переговоры с Мариной. К чему? Я просто сообщила о визите Златы в стоматологию. Она мне, правда, не называла своего имени, но Георгию не обязательно об этом знать.
– Вот, значит, как… – пробормотал он. По его лицу я опять ничего не смогла понять, зато мне пришло в голову то, что почему-то не приходило раньше, и я спросила:
– Слушай, Далматов, а зачем ты вообще дурил мне голову, если у тебя была женщина, которая всегда готова родить ребенка?
– Я потом расскажу, если захочешь, – ответил он и открыл дверцу машины. – А сейчас мне надо ехать… Все после… позже…
После того, как он отъехал, я подумала, что действие в моем романе разворачивается согласно мексиканскому сериалу. Чтобы можно было забабахать следующие пяток серий, необходимо, чтоб главный герой пообещал рассказать нечто очень важное именно потом, в серии… где-то так… в 546-й! Впрочем, самое главное мне было ясно и так: слова о любви – ложь! Вон как Далматова-старшего понесло навстречу
