Натка протянула руку к яркой плитке и в свою очередь спросила:
— Тоже от бабушки?
Отец Дмитрий рассмеялся:
— Нет, это от нас с Мариной Евгеньевной.
Девочка наконец широко улыбнулась. Отец Дмитрий взял ее на руки и сказал:
— Ну а теперь, Натка, рассказывай, как живешь.
— Хорошо живу, — еле слышно пробормотала девочка.
Дмитрий сел на диван, посадил ее к себе на колени и спросил:
— Подружки-то у тебя есть?
— Нет.
— А почему?
— Не знаю…
— Ну а с братьями дружишь?
— С Петькой-Колькой-Витькой? — скороговоркой уточнила Натка.
— С ними самыми!
— Нет. Они больно щиплются и дразнятся.
— И как же они дразнятся?
— Они дразнятся Мишкиной девкой… и приблудком…
Отец Дмитрий вскинул вмиг потемневшие глаза на Марину. Она сочувственно покивала.
— Ну а где сейчас эти братцы, которые дразнятся? — опять спросил девочку Дмитрий.
— Так в школе же, — ответила Наташа, и взрослому человеку осталось только сказать:
— Ах да… — и выдавить из себя очередной вопрос: — А ты в школу хочешь?
— Нет, — все так же односложно ответила девочка.
Отец Дмитрий догадывался, что может ответить Натка, но все же спросил:
— Почему?
И Наташа дала тот ответ, которого он и ожидал:
— Там Петька-Колька-Витька…
— Ну, как вы тут? — раздался голос зашедшей в комнату Полины. — Слышу, все ж таки разговорились… — Она увидела зажатый у девочки в руках шоколад и спросила ее: — Ты хоть гостей-то поблагодарила за гостинец?
Натка быстро кивнула, а Марина поспешила добавить:
— Мы ей серьги привезли от бабушки. Вдели уже…
Полина, сощурившись, оглядела Наткины ушки и спросила:
— Никак золотые?
— Золотые, — согласилась Марина.
— Так куда они ей сейчас? Только уши оттягивать!
— Ничего… пусть немножко походит. Устанет — снимите. Только уж уговор: серьги эти Наташины. Даже если ей сейчас тяжело будет носить их долго, пусть лежат для нее, пока не вырастет.
— Само собой, — ответила Полина, но Марина поняла, что она их снимет с девочки, как только они с отцом Дмитрием уйдут, и, скорее всего, никогда ей не отдаст.
* * *
Из дома сестры Антонины Голубевой Марина с отцом Дмитрием вышли в самом дурном расположении духа.
— Нельзя оставлять Полине драгоценности, — сказал Дмитрий. — Они с мужем их непременно продадут, а деньги пойдут на хозяйство да на Петьку-Кольку-Витьку.
— Да-а-а… — протянула Марина. — Хорошо, если «Мишкиной девке» перепадут хоть жалкие крохи.
— Крохи-то, конечно, перепадут. Они же не морят девчушку голодом, и одета она во все чистое.
— Но не любят.
— Не любят. Но понять их можно. У них своих трое, а тут лишний рот навязали…
— И что же нам делать с украшениями, отец Дмитрий? — спросила Марина в отчаянии. — Я ни за что не повезу их обратно!
— Я поговорю с отцом Николаем. Может быть, частично их сможет принять церковь, как приняла серебряную утварь, а другую часть — сохранить до совершеннолетия Наташи.
— А как с… проклятием? — не без труда проговорила Марина.
— Мы договорились на завтра с отцом Николаем… Вечером, после службы, сделаем все, что в наших силах. Но… Марина Евгеньевна, вам, всем Епифановым, придется еще потрудиться…
— Потрудиться?
— Да. Неустанно молиться надо о тех, кто совершил этот грех, пожертвования делать на благие дела, в монастырь, к старцам, хорошо бы съездить и стараться жить… праведно…
— Вот это труднее всего, — невесело усмехнулась Марина, подумав: «Я первая среди Епифановых грешница и есть». — Да и молиться не умею.
— Не так уж это трудно, а особенно если ради детей…
— Да, вы правы, — уже твердо сказала Марина. — Ради детей можно пожертвовать всем. — И она решительно отвела взгляд от синих глаз отца Дмитрия.
* * *
Марина сидела в чистенькой комнатке, застеленной полосатыми половиками, и ждала отца Дмитрия из церкви. Они с местным священником должны были произвести какой-то особый молебен. Марине казалось, что она должна почувствовать, как с плеч спадет тяжесть и сразу станет легче дышать, но почему-то не только не чувствовала облегчения, а, наоборот, нервничала все больше и больше. Устав бросать бесконечные взгляды на часы, она решила прогуляться. Не к церкви, а в другую сторону и подальше. Чтобы потом, когда вернется в дом, можно было уже застать отца Дмитрия с радостной вестью.
Стоял тихий и еще душный вечер начала сентября. Сумерки уже сгустились и, как показалось Марине, сразу окутали (или даже опутали) ее, вышедшую из дома, своей влажноватой кисеей. В городе у нее никогда не возникало таких ощущений. Может быть, все дело было в том, что желтых ламп фонарей, разгоняющих тьму, было немного. Их цепочка заворачивала круто вправо, вдоль дороги, в другую сторону от той тропинки, на которую Марина ступила, чтобы спуститься к реке. Под ногами смешно и уютно стрекотали какие-то насекомые, пряно пахли травы. Она и сама не заметила, в какой момент на душу снизошло умиротворение. Может быть, проклятия уже больше не существует и все Епифановы наконец заживут, легко и свободно расправив плечи, как это сейчас сделала Марина? Или на человека так действует природа? Как чудно пахнет река и эти ветки, что цепляются ей за волосы и одежду! Что это за кустарник? Сейчас, в темноте, не разберешь. Листья небольшие, зубчатые по краям, как у клена. А пахнут! Марина сорвала листок, растерла его упругую сущность в пальцах и еще раз с удовольствием вдохнула сразу сгустившийся аромат прошедшего лета. Как хорошо! Неужели свобода? Свобода!!
Марина присела перед медленно бегущей водой и опустила руку в упругие прохладные струи. Потом поднесла мокрые пальцы к лицу. Пахнут рыбой… Смешно… Хорошо… Тихо… Она поймала себя на мысли, что ей совсем не хочется возвращаться в Петербург с его бесконечной суетой, маетой, постоянным шумом и смогом. Вот бы взять в охапку детей и рвануть в какой-нибудь такой же тихий уголок, где возле дома — река, а в воздухе витает аромат нагретых за день зеленых листьев. И чтобы рядом был… Стоп! Об этом думать нельзя! Преступно! Лучше вернуться в дом и еще раз хорошенько расспросить обо всем отца Дмитрия. Он что-то говорил о монастыре… каких-то старцах…
Марина еще раз окунула руку в воду, встала и пошла вверх по небольшому пригорку к освещенному месту. Она стряхивала с мокрой руки капли воды, когда перед ней вдруг возник темный силуэт мужчины. Мужчина схватил ее за эту мокрую руку и резко притянул к себе. Марина почувствовала отвратительный запах перегара.
— Ну что, столичная штучка, попалась! — рявкнул ей в ухо мужчина, и Марина чуть не задохнулась запахом сивухи, лука и еще чего-то невыразимо гадкого.
— Что вам надо?! — крикнула она, пытаясь вырваться, но уже две жесткие клешни отвратительно пьяного мужика держали ее за локти.
