она его предусмотрительно расстегнула, чтобы виден был и мохеровый джемперок, и в особенности то, что так удачно открывал его красивый вырез.
По глубокому убеждению Нонны, молодые женщины «фря» никогда не робеют, а потому ей нужно было немедленно взбодриться. Она еще раз представила яркие глаза старшего брата бледноватого Маришкиного мужа и, глубоко вздохнув, нажала кнопку звонка. Разумеется, открыл сам Борис. Нонна вежливо поздоровалась и тут же попросила помочь ей внести сумку в квартиру. Епифанов напряг свои могучие бицепсы и легко поднял сумку. Нонна вошла вслед за сумкой и, встав у порога, сказала:
— Я к Маришке… — и даже слегка спустила с плеч голубой плащик.
— А… Марины нет… — развел руками Борис. — Они с Пашкой на какой-то концерт уехали.
— Как нет? — Нонна очень достоверно разыграла удивленную растерянность. — Мы же с ней договаривались… ну… что я заеду прямо к ней из… впрочем, не важно откуда…
— Возможно, ваша сестра забыла о договоренности, — предположил Епифанов. — Но ее можно простить… Они с Пашкой никак еще не очнутся от горя… Да вы же знаете…
— Да-да… конечно… — пролепетала Нонна. — А я таксиста отпустила… Мне ни за что не дотащить самой эту сумку… Я думала, что потом мне Паша поможет, понимаете?!
Это ее «понимаете» прозвучало очень натурально и естественно. Нонне действительно было важно, чтобы Борис все правильно понял про сумку. И он кое в чем разобрался, потому что сказал:
— Не волнуйтесь… Нонна, кажется? — Она согласно кивнула, и он продолжил: — Я помогу вам… только переоденусь, а то… — И он показал ей на свою домашнюю футболку с оттянутым воротом.
— Но… такси можно прождать до утра…
Епифанов махнул рукой, и уже из комнаты донеслось:
— Я сам отвезу вас. Хорошо, что машину в гараж не поставил… — и через пару минут: — А вы пройдите куда-нибудь… присядьте пока… я сейчас…
На такое везение Нонна и не рассчитывала. Она думала, что придется уговаривать Бориса, чтобы он согласился поехать с ней в такси, чтобы потом добросить сумку до квартиры, где она снимала комнату. Поехать на «Волге» Епифанова — не подарок ли это судьбы? Воистину — сегодня ее день! И она не должна ударить в грязь лицом. Возможно, Борис понял вопрос гораздо глубже, нежели хочет показать. Нонна помнила, как он поглядывал на нее поверх фужера на торжестве по случаю рождения Маринкиного Ванечки.
Понять, в чем еще сумел разобраться старший из братьев Епифановых, сразу не удалось, потому что дверь в комнату Нонны была открыта. Разъяренной волчицей она ворвалась в свои съемные апартаменты и обнаружила там Шурика, мирно дремавшего на диване под газетой «Советский спорт».
Борис внес в комнату сумку, поздоровался с моментально очнувшимся Шуриком и сказал:
— Ну… я пошел…
— Подождите, Борис… — задержала его Нонна, встав перед своим любовником в боевой позе, уперев руки в бока. — Это он сейчас уйдет!
Всякая робость слетела с Нонны, как сухой лист с дерева под порывом ветра. Более чем когда-нибудь она была похожа на ту самую «фрю», которую сама себе придумала. Она разодрала пополам ни в чем не повинный «Советский спорт» и зычно рявкнула:
— Какого черта ты здесь разлегся?
Шурик удивленно оглядел обрывки любимой газеты и ответно спросил:
— А в чем, собственно, дело, Нончонок?!
— Я тебе не Нончонок! — все так же грубо ответила она и жутко покраснела, застеснявшись варианта своего имени, от которого за версту несло интимом.
Борис опять попытался уйти, но уже совершенно отчаявшаяся, а потому бесстрашная Нонна схватила его за рукав и попросила:
— Не уходите, прошу… Я же специально привезла вас сюда, понимаете?
— Не очень… — покачал головой Епифанов.
— Брось, старик, — усмехнулся Шурик и встал с дивана, все еще сжимая в руках обрывки «Советского спорта». — Ясно же как день: моя звезда закатилась, твоя — взошла. Передаю тебе… так сказать… эстафету… Она… — и он указал рукой с клочком газеты на Нонну, — любит, чтобы с шоколадом и шампанским… У-у-у-у… — дурашливо протянул он, оглядев руки Бориса, в которых тот крутил ключи от машины. — Гляжу, у тебя нет ни того ни другого. Но так и быть, дарю, что сам принес. Не пропадать же добру.
Шурик бросил наконец на пол газетные обрывки, схватил со стула куртку и, не глядя на молодую женщину, вышел за дверь. Борис слегка посторонился, чтобы пропустить его, а потом уставился на Нонну. Она в страшном волнении потупила взор и, еще более разрумянившись, сказала в пол:
— Вы мне очень нравитесь, Борис…
— Это я заметил, — последовало в ответ.
— Да? — удивилась она, потому что, как ей казалось, ее чувство не слишком бросается в глаза.
Он, продолжая крутить ключи, молча кивнул, и Нонна вынуждена была задать следующий вопрос:
— Ну… и… вам совершенно нечего мне сказать в ответ?
Борис сунул в карман ключи и заявил:
— Я женат.
Нонне хотелось сказать, что ей к подобному положению дел не привыкать, но промолчала. В конце концов, она и так уже сказала ему все. Пусть решает сам, как выпутаться из этой щекотливой ситуации. Если он сейчас сочтет, что жена не является препятствием, то, таким образом, вина по расшатыванию ячейки общества ляжет на них обоих поровну. Приняв такое важное для себя решение, Нонна совершенно успокоилась, перестала понапрасну краснеть и спокойно ждала решения Бориса. Епифанов вытолкнул изо рта что-то, вроде «фрррр» или «брррр», подошел к Нонне, взял ее лицо в свои горячие ладони и сказал:
— Ты мне тоже сразу понравилась, как только я тебя первый раз увидел на Пашкиной свадьбе.
— Но ты женат…
— Да… нам будет непросто, но…
Борис не договорил и впился своими яркими губами в чуть приоткрытые Ноннины. Она тут же обхватила его шею руками и страстно ответила. Этот человек должен стать ее мужем! И он непременно им станет! Именно в ожидании его она встречалась с пошлейшими шуриками, так и не влюбившись ни в одного. На шуриках она оттачивала свое мастерство любовницы. Он, Борис, никогда не пожалеет, что… А жениться он просто поторопился. Не зря же они все время ссорятся с женой. Нонна никогда не будет с ним ссориться. Она будет ему угождать… Она будет ему подчиняться… вот как сейчас…
* * *
Мать Марины с Нонной на пару с Галиной Павловной проводили долгие воспитательные беседы со своими временно (как они считали) спятившими детьми. Нонна молча выслушивала их увещевания и в ответ твердила только одно:
— Я люблю его.
Ей очень нравилось слово «люблю». В свои почти тридцать она произносила его впервые. Повторенное раз десять подряд перед престарелыми (как считала Нонна) женщинами, оно звучало как молитва, как заговор. Она закрывалась им как щитом, пила дивные звуки этого слова, как целебный бальзам. Две мамаши пытались оскорбить ее, унизить, изранить ее душу и тем самым заставить отказаться от Бориса. Слово «люблю» врачевало Нонну и придавало ей силы.
Борис отмалчивался. Он ни разу не проронил ни единого слова в ответ на вопросы и обвинения собственной матери и матери Нонны. Слово «люблю» он берег для нее. В отличие от своей новой возлюбленной он уже не раз клялся в любви. Не только Наде, ставшей его женой, но и всем девушкам без исключения, которые нравились и с которыми целовался. Он был ветераном любовных признаний. До встречи с Нонной Борис считал, что сам выбрал себе в жены Надю. Теперь же понимал, что тогда именно Надя выбрала его. Борис уже нечетко представлял, как эта темноглазая девушка впервые очутилась в его постели, зато очень твердо помнил, что она совершенно не растерялась, когда их застукали родители. Она, чуть прикрывшись одеялом, приветливо поздоровалась и сказала:
