— Я Надя. Мы с вашим сыном любим друг друга.
После этого свадьба была уже неизбежна. Неизбежным оказалось и рождение дочери Аленки. Аленку Борис полюбил всем сердцем. Но это была совсем другая любовь. Особая. Отцовская. С примесью гордости, умиления и постоянного страха: как бы с девочкой чего не случилось. То, что он испытывал к Нонне, было другим. То есть вообще другим. Совсем. В принципе не тем, что он раньше считал любовью. То, что творилось с ним сейчас, было мукой. Борис мучился в отсутствии Нонны, он всем существом был настроен на ее волну и, казалось, ловил ее колебания, находясь в любой точке огромного города. Мука отпускала его только в тот момент, когда он целовал Нонну и говорил ей «люблю», полное особого сакрального смысла. Стоило ему покинуть комнату Нонны в коммуналке, как мука ожидания новой встречи с еще большей силой обрушивалась на него. Борису будоражило душу даже одно только ее имя — Нонна. Странное… строгое… колдовское… Нонна… Зашифрованные, соединенные вместе местоимения — он… она… Борис — он и она… онна… Нонна…
Надя плакала и называла его подлецом и предателем. Борис молчал и в ответ на слезы жены. Он сказал ей всего одну фразу:
— Надя, прости, я полюбил другую женщину.
Он бы и сказал, если бы мог объяснить словами то, что с ним творилось. Но разве расскажешь, что только от запаха волос Нонны у него кружится голова, чего никогда не бывало с ним прежде ввиду очень крепкого вестибулярного аппарата.
Надя подсылала к нему пятилетнюю Аленку, которая не очень понимала, чего от нее хочет заплаканная мама и куда собрался уйти папа. Если на работу, так он все равно вечером придет обратно. Та, другая тетя, про которую твердит мама, конечно же отпустит папу к дочке. Да и папа говорит, что очень любит свою Аленку, так чего же плакать и капризничать.
* * *
— Надя ни за что не даст мне развода, — сказал Борис Нонне с самым удрученным видом.
— Она так сказала или ты так думаешь? — спросила она.
— Сказала. Еще она сказала, что постарается стойко перетерпеть мое увлечение ради дочери…
— Только ради дочери?
— Не только. Но она знает, что Аленка — очень важный для меня человечек.
Нонна обняла Бориса за шею и, заглядывая ему в глаза, спросила:
— А она сможет перетерпеть?
— Не знаю… — все так же потерянно отозвался он.
Нонна отшатнулась. Руки ее безвольно повисли вдоль тела.
— То есть ты допускаешь, что между нами все может вдруг… взять и кончиться…
— Я этого не говорил…
— Говорил!
— Нет!
— Да! Ты только что сказал, что Надя сможет дождаться…
— Я сказал, что не знаю, сколько она станет терпеть… и вообще… что еще выкинет мне назло! Не передергивай, пожалуйста!
Нонна зябко поежилась и обняла себя руками.
— И что же нам делать… — проговорила она без всякого вопроса в голосе, потому что понимала: у Бориса ответа нет.
Он действительно отвечать не стал. Подошел к молодой женщине, без которой уже не мыслил свое существование, и принялся покрывать поцелуями ее лицо, приговаривая:
— Никто не сможет помешать нам с тобой, понимаешь, никто… Даже Надя… Я чувствую перед ней вину, но… даже это чувство вины… очень острое… оно все равно не может пересилить другое… Я люблю тебя… Так люблю, что даже Надя… бессильна…
— Знаешь, Боря… я сейчас скажу тебе одну вещь… а ты сразу не злись… не отказывайся… Ты сначала выслушай…
— Ну? — произнес Епифанов, с неохотой отрывая губы от теплой кожи любимой женщины.
— Мы с тобой можем обвенчаться…
— Прости, но я опять должен напомнить тебе, что женат.
— Но ведь не обвенчан же!
— Какая разница?
— Огромная! Что есть такое жалкая бумажка из ЗАГСа по сравнению с клятвой, данной Богу?!
— Что-то раньше я не замечал в тебе такого религиозного фанатизма, — удивился Борис.
— Да… так бывает, Боря, что к Богу приходят… с отчаяния… Когда больше неоткуда ждать помощи…
— Ты с ума сошла, Нонна! За это… венчание можно в два счета и с работы вылететь!
— Но ведь никто не узнает!
— Об этом почему-то всегда узнают. Похоже, что церковь сама доносит… Может, их вынуждают… не знаю… Две недели назад у нас в отделе провели показательное комсомольское собрание, на котором исключили молодую мамашу за то, что окрестила ребенка.
— Из комсомола исключили?
— Вот именно!
— Но мы же уже не комсомольцы. И в партии не состоим. Или ты состоишь?
Борис покачал головой. Нонна задумалась на минуту, а потом спросила:
— Борь, а ты в Бога веришь?
— Не знаю… Скорее нет, чем да. Меня всю жизнь воспитывали в атеизме.
— Меня тоже… Но иногда… знаешь, кажется, что какая-то особая сила все-таки нами руководит… Она и нас с тобой соединила…
— Нас с тобой соединили Пашка с Мариной, когда решили пожениться, — улыбнулся Епифанов. — Если бы не они, то мы, возможно, никогда и не встретились бы.
— Нет, Боря! Дело не в них! Я чувствую, что мы должны были встретиться! Понимаешь, должны! Не могли не встретиться! Это судьба! В это я твердо верю! Давай обвенчаемся!
— Нонна! Я думаю, что надо просто немного подождать… Надя свыкнется с тем, что… И мы сможем пожениться самым обыкновенным образом…
— Я бы не свыклась… — заявила Нонна и прижалась к нему как можно теснее.
— Еще неизвестно, что ты будешь испытывать ко мне через год или… даже через месяц…
— Что ты такое говоришь, Боря! — Она даже всхлипнула от переизбытка чувств. — Я же никогда… ты же знаешь, что не девочка уже… но до тебя… я даже не знала, что могу так любить…
— Как? — спросил он особым интимным голосом. Ему вдруг захотелось забыть все проблемы, спрятаться от них внутри того огромного чувства, которое с такой силой захлестнуло их обоих.
— Так, что… умру без тебя… Перестану существовать… Сразу, как только… Не допусти этого, Боренька…
— Милая моя, любимая… не надо говорить таких слов… Все будет хорошо…
Борис гладил Нонну по волосам, как маленькую дочку Аленку, прижимал к себе, и уже только эти почти невинные прикосновения были до того интимны и эротичны, что у него набатом бухало сердце. И потом, когда поплыла и размазалась действительность, когда они с Нонной оказались внутри огненного зарева, на ее вопрос: «Мы обвенчаемся?» — Борис Епифанов легко и свободно выдохнул:
— Да-а-а…
До поселка Малые Сельцы Борис с Нонной долго ехали сначала на электричке с Витебского вокзала, потом на раздолбанном поселковом автобусе. В маленькую церквушку, которая была расположена в лесу, как избушка Бабы-яги, добирались своим ходом около часа. Та женщина, которая посоветовала Нонне именно эту церковь, дала ей еще и адресок в Малых Сельцах. Сумрачный хозяин добротного дома с деревянным кружевом под крышей и на ставнях окон, узнав, от кого приехали городские, сказал, что обо всем уже договорился с батюшкой, и послал с ними своего сына-подростка. Сами приезжие ни за что не нашли бы притаившуюся среди елей церквушку.
Церковь была небольшая, обшитая серым от времени и дождей тесом. Купол, когда-то выкрашенный
