случае не оправдывают такое «неаккуратное» обращение с чужими материалами).
Чтобы поставить окончательную точку в этой затянувшейся драме рукописей, необходимо было провести новый, более точный и обстоятельный химический анализ. Только высказывание специалистов- химиков могло сокрушить позиции защитников драгоценных рукописей.
И такая химическая экспертиза состоялась. Началась она в мае 1886 года. Спустя несколько месяцев, в конце года, химики представили свои выводы.
«Письмо «Краледворской рукописи» очень плотно связано с пленкой (пергамента)?и ничем не смывается: ни водой, ни реагентами…» – было написано в заключении экспертов и отмечалось, что подобное прочное соединение «письма с пленкой не может сделать никакой фальсификатор, а только столетия». Исследуя заглавные буквы, химики пришли к выводу, что они в некоторых местах подправлены «неосторожною рукою» и покрыты краской в несколько слоев. Голубая краска, самая верхняя, – старая, золото – тоже старое. Отсюда окончательное заключение: «Kраледворская рукопись» – древнего происхождения.
Столь неожиданные результаты химической экспертизы повергли противников «Краледворской рукописи» в состояние шока. Последняя их надежда рухнула. Химики единодушны в своих выводах: рукописи древние…
И никто не придал значения одной детали в заключениях эксперта А. Белогоубека. При химическом исследовании голубой краски заглавной буквы N он установил, что это так называемая берлинская лазурь, известная лишь с 1704 года!
На какое-то время страсти приутихли. Защитники рукописей торжествовали, противники пребывали в растерянности.
В 1899 году на одном из листков этой рукописи обнаружили криптограмму Ганки, ранее не замеченную. Значит, сотворивший памятник и выдавший его за древний как бы специально оставил свою подпись на нем: «V. Hanka fecit», то есть «В. Ганка сделал». Химическая экспертиза была забыта. В книгах по истории литературы, в учебниках и словарях стали ссылаться на криптограмму как на неопровержимое доказательство подделки. Отныне слова «В. Ганка сделал» значили больше, чем все предыдущие аргументы противников подлинности.
И только мировая война внесла вынужденную паузу и охладила пыл сторон.
Надо, однако, заметить, что еще перед самой войной были опубликованы результаты палеографического исследования рукописей, предпринятого профессором Г. Фридрихом. И главное, на что он впервые обратил внимание, – это две страницы двух других старинных рукописей, найденных Ганкой вместе с «Kраледворской рукописью», подлинность которых никем не оспаривалась. Эти рукописи хранились в Национальном музее в папке с надписью «К материалам “Kраледворской рукописи”». На обоих листах почерком Ганки, зелеными чернилами – такими же, какими написана «Зеленогорская рукопись» и выполнены некоторые завитки на «Kраледворской рукописи», значилось: «Найдено при Краледворской рукописи в 1817 году».
Но главное, что мешало ученым прямо обвинить Ганку – он не имел химических знаний, а создать такие рукописи в 1817 году – это было бы чудом химии.
И вот уже после войны за дело принялся Мирослав Иванов – известный чешский литератор, автор более двадцати книг. Когда он решил заняться разгадкой тайны, то не предполагал, что его ожидает. Он понятия не имел, сколько людей пытались проникнуть в эту загадку, что библиотека по этим рукописям насчитывает более тысячи работ, которые ему предстояло все до одной изучить. Подобно многим, Мирослав Иванов не сомневался, что Ганка и Линда – авторы поэтического текста рукописей.
Не было у него сомнений и в том, что им помогал кто-то третий, разработавший технологию исполнения подделок. Но третьего этого предстояло найти.
Мирослав Иванов начал с того, что стали проверять все свидетельства. Никто ранее не проверил, например, запись в церковной книге о бракосочетании Ганки, которое состоялось в феврале 1822 года. Довольствовались тем, что сообщил сам Ганка своему биографу. По его словам, у него на свадьбе свидетелями были двое – известный нам Й. Добровский и приятель Ф. Горчичка.
Мирослав Иванов решил сам заглянуть в церковную книгу. И обнаружил нечто неожиданное. Имя Добровского там отсутствовало. Вместо него стояла другая фамилия – Иоганн Миних. Это был печатник, работавший с будущим тестем Ганки в типографии. Находилась она в том же доме, где снимали квартиру Ганка и Линда. Нетрудно было предположить, что Миних являлся одним из тех, кто поставлял необходимые краски, растворы и кислоты, а возможно, и помог изготовить «средневековый» переплет или его остатки.
Однако главное внимание следовало обратить на другого свидетеля на свадьбе Ганки – его друга Франтишека Горчичку.
Он был художником и первым автором иллюстраций к «Kраледворской рукописи» и ко всем остальным находкам, создав на темы рукописей 49 миниатюр.
Много лет спустя, в преклонном возрасте, Горчичка поведал своему другу, священнику и археологу- любителю Крольмусу, что во время реставрации картин священник Бубель раскрыл ему один секрет: таинственную рукопись (то есть «Зеленогорскую»), анонимно присланную в Национальный музей, нашел здесь, в Зелена Горе, Йозеф Коварж в 1817 году. Крольмус записал то, что слышал от Горчички, в свою тетрадь (что-то вроде дневника) якобы «по желанию самого Горчички, который на склоне лет хотел таким способом оставить потомкам память о своей тайне». Было это в 1850 году.
Прошло восемь лет, и начался суд между Ганкой и газетой «Богемский вестник». Ганка стремился снять с себя подозрения в изготовлении «Краледворской» и «Зеленогорской» рукописей. Священник Крольмус написал ему о записи воспоминаний Горчички. Поскольку Горчичка незадолго до того – в 1856 году – умер, Крольмус предложил Ганке прислать эту запись и тем самым подтвердить непричастность его к подделке «Зеленогорской рукописи».
Какие же ответные меры предпринял Ганка? Упорно молчал, делая вид, что не нуждается в подобной помощи. На самом деле его охватила паника. Ведь он доказывал, будто не имеет ни малейшего отношения к «Зеленогорской рукописи». Бедняга Крольмус, не ведавший, что Горчичка был другом Ганки, думал: исповедь художника поможет Ганке. Но Крольмус не догадывался, что упоминание о Горчичке способно навлечь лишь новые, более серьезные подозрения на Ганку. Еще бы, ведь в то время, когда была обнаружена «Зеленогорская рукопись», в замке находился друг Ганки – художник-реставратор! Эта ниточка могла привести к полному разоблачению. Нет, лучше промолчать, не отвечать.
Чего, собственно, опасался Ганка? Задумав сфабриковать несколько поддельных рукописей, друзья – Ганка, Линда и Горчичка – решили славу «открытий» поделить так, чтобы каждому досталось свое. На долю Горчички приходилась слава от рукописи, обнаруженной в замке Зелена Гора. Но произошло непредвиденное. Подброшенную в замок рукопись случайно находит Коварж, опередив Горчичку и спутав весь сценарий. Скрыв досаду, Горчичка волей-неволей вынужден молчать. Тем временем известность его друга Ганки растет с каждым днем, он полной мерой пожинает плоды славы от находки «Kраледворской рукописи». Что говорить, обидно наблюдать со стороны за чужим успехом. Не может компенсировать неудачу и работа по иллюстрированию рукописей, к которым Ганка привлекает неудачника Горчичку.
В самом деле, как реставратор картин Горчичка изучал технику и технологию старых мастеров, исследовал воздействие времени на средневековую живопись. Он посещал лекции по химии в техническом училище, хотя это и не входило в круг его обязанностей. Пытался и сам создавать краски, о чем известно из его неопубликованных записей. Ходили даже слухи (еще при его жизни), что он будто бы перекупил у одного голландского художника кое-какие секреты, которыми пользовались Рубенс и представители его школы.
И еще один факт. В музее под опекой Ганки, как мы знаем, находились многие средневековые рукописи, украшенные миниатюрами. На этих старинных рисунках позже обнаружили поддельные подписи якобы старых чешских художников. Этим фальсификатор хотел показать, что у чехов в те отдаленные времена были свои выдающиеся мастера.
Наиболее убедительной уликой послужила фальшивая надпись на миниатюре в подлинной рукописи «Laus Mariae»: на ленте, которую держит ангел, по законам средневековой иконографии должно быть написано «Ave Mariae». Вместо этих слов вписано вымышленное имя художника «Сбиск из Тротины».
Впоследствии Горчичка открыто заявлял, что ему приходилось реставрировать работы Сбиска из
