написанный сорокалетним артиллерийским офицером, произвел невероятный фурор: за первый месяц было продано две тысячи экземпляров. За прошедшие двести лет «Опасные связи» были переведены на все мыслимые языки мира и постоянно переиздаются. Любопытно, что сам де Лакло, видимо, сказал все что мог, потому что это — его единственная книга. Не столь уж частый случай в мировой литературе, особенно если учесть, что автор дожил до шестидесяти двух лет.
Популярность «Опасных связей» не утрачивается и сейчас. В начале 60-х годов по книге поставил фильм Роже Вадим, там блистали Жанна Моро и Жерар Филип. (Занятно, что картину, как и роман за сто восемьдесят лет до того, объявили безнравственной и даже не сразу выпустили на экраны.) Совсем недавно в Лондоне и на Бродвее с успехом шел спектакль по пьесе Кристофера Хэмптона. А сейчас происходит нечто удивительное: два американских режиссера — Стивен Фрирс и Милош Форман — практически одновременно выступают со своими «Опасными связями» каждый. Форман заканчивает фильм, Фрирс уже показал. Поразительно такое внимание современных американцев к вроде абсолютно чуждой им по духу французской прозе XVIII века. Попробуем разобраться в этом.
Картина Фрирса очень красива, в чем заслуга художника и оператора, чья задача была непроста. Зритель ждет и прямо-таки требует от «Опасных связей» красоты. Предреволюционная Франция — изысканность и роскошь. «Кто не жил до 1789 года, тот не знает сладости жизни» (Талейран). А действие как раз и разворачивается в начале 80-х годов XVIII столетия. Дворянство составляет полпроцента, титулованное — одну сотую процента населения богатейшей страны. Сама арифметика побуждает фантазию разыграться. Как насыщен должен быть столь тонкий слой, как причудливы скрепляющие его связи — и впрямь порой опасные: из-за герцога Армана де Ришелье в Булонском лесу стрелялись две дамы света.
Зритель ждет красоты и не обманывается: тонные интерьеры, пышные костюмы, изящные манеры, легкие беседы. Красавицы, красавцы…
Вот тут и ждет неожиданность. На экране появляется некрасивый (!) виконт де Вальмон. Это невероятно, и кто помнит роман — поразится: легендарный покоритель сердец, неотразимый Вальмон некрасив. Более того, он (актер Джон Малкович) даже несколько неуклюж, всего лишь в меру остроумен, не слишком обаятелен, а ко всему еще и слегка косоглаз. В общем, если судить по внешним данным, никак невозможно понять, что нашли в нем невинная девица Сесиль и неприступная матрона де Турнель. Почему они покорились этому невзрачному профессиональному соблазнителю?
Ответ заложен в такой постановке вопроса. Девица, матрона и все прочие женщины становятся жертвами вальмоновского профессионализма. В этом смысл его некрасоты: что за диво поддаться ухажеру видному, остроумному, очаровательному, блестящему. Ничего этого у Вальмона — Малковича нет. Он занят работой. Как всякую работу, ее можно выполнять плохо, посредственно и хорошо. Вальмон свою работу знает и делает отлично.
Виконт — высокий профессионал. Это — главное. По сравнению с этим внешние качества существенного значения не имеют — даже те, которые кажутся необходимыми в данном ремесле. Так нас не смущают ни толстяк Карузо, ни коротышка Марадона. Не за эти качества мы их ценим. До таких недостатков — вроде бы решающих для театрального и спортивного премьеров — нам нет дела. Важно, что они проникли в те высоты своего ремесла, где успех приносит нечто неощутимое — талант, дар.
Таким профессиональным даром наделен и виконт де Вальмон. Сделав его некрасивым, режиссер нашел правильный ход: победы Вальмона — не эфемерный успех случайного фаворита, а результат упорного высококвалифицированного труда, торжество мастера, которому ведомы глубочайшие секреты ремесла.
Вероятно, присутствие этой идеи, заложенной в романе, и может объяснить современную популярность книги о дворянских шалостях восемнадцатого столетия. Дело именно в том, что речь идет не о шалостях, а о тайнах профессии.
Дело в профессиональном подходе к столь тонким материям, как любовь и секс, который явлен в романе Шодерло де Лакло.
Великий образец такого подхода дан Овидием в «Науке любви», которая не могла не быть созвучной «эпохе разума» — XVIII веку. Просветительская вера в знание должна была откликаться на откровенность уже начальных строк Овидиевой поэтической инструкции:
Маркиза де Мертей в «Опасных связях» — Вальмон в юбке — тоже тянется к просвещению: «Я хотела не наслаждаться, а знать. Стремление просветиться подсказало мне средства». В ее знаменитом письме о самообразовании мелькают выражения: «этот род занятий», «я изучала», «я стала упражняться», «столько стараний», «тяжкие усилия» — все это о любви. Точнее, как определил Овидий, — о науке любви. О теории и практике, знатоками и мастерами которых предстают маркиза де Мертей и виконт де Вальмон.
Их профессионализм, к сожалению, лишь намечен в фильме, обещан, но не показан так, как того заслуживает роман. Например, отлично сделаны первые эпизоды картины — утренний туалет маркизы и виконта. Это не наведение красоты, а подготовка к рабочему дню: они экипируются, как хирурги или разведчики перед операцией, как водолазы или шахтеры перед спуском. Но таких сцен в фильме Фрирса мало, хотя де Лакло предоставляет массу возможностей.
Один из лучших эпизодов романа: Вальмон пишет пламенное влюбленное послание наутро после ночи с другой женщиной, в ее постели, и более того — на ее голой спине. Зная эти обстоятельства, большое удовольствие читать блестящее по двусмысленности письмо:
После бурной ночи, в течение которой я не сомкнул глаз, после того, как меня пожирали приступы неистового страстного пыла, сменявшиеся полным упадком всех душевных сил, я прибегаю к вам, сударыня, в поисках столь нужного мне покоя, которого, впрочем, я еще не надеюсь обрести. И правда, положение, в котором я сейчас пишу вам, более чем когда-либо убеждает меня во всемогуществе любви… Я дышу воздухом, полным сладострастия; даже стол, на котором я вам пишу, превращается для меня в священный алтарь любви, —
и т. д.
Это не цинизм — это профессионализм. Объекты приложения сил настолько объективированы, что уже почти неодушевленны. (Тут нельзя не вспомнить «Казанову» Феллини с его механизированным, марионеточным сексом — кстати, тот же XVIII век.) Происходит разодушевление живого тела, превращенного в письменный стол. Это несколько напоминает военно-полевой код, в котором солдаты — «карандаши».
По сути дела, «Опасные связи» — производственный роман, вроде книг Артура Хейли или его советского эпигона Ильи Штемлера. Доскональное знание и рациональное описание предмета — будь то аэропорт или отель, пассажирский поезд или универмаг — делают произведения этого жанра невероятно популярными в наше время, когда переживает жестокий кризис сама идея вымысла. К такому ряду тяготеет и роман Шодерло де Лакло, где подробнейшим образом рассмотрено рабочее место героев — гостиная и спальня — и все связанные с ним производственные коллизии.
Логика производственного жанра срабатывает в финале книги. Показательно — почему виконт де Вальмон в конце концов все-таки терпит поражение. Он влюбился — по-настоящему. То есть позволил иррациональному вторгнуться в сферу расчисленного профессионализма. Что делать в новой ситуации, Вальмон не знает. Это классический случай краха квалифицированного специалиста, перешедшего на иной уровень компетентности. «Знанью покорен Амур» — это так, но Овидий не давал подобного обещания насчет матери Амура — Венеры, ответственной не только за науку любви, но и за ее метафизику.
