Игра и Реальность

1) поскольку происходит манипулирование объектами,

2) из-за того что определенные типы усиленного внимания и заинтересованности связаны с определенным телесным возбуждением.

8. Телесное возбуждение в эротогенных областях всегда угрожает игре, а следовательно, является угрозой чувству ребенка, что он существует как личность. Инстинктивные влечения — главная угроза для игры, как и для «Я» ребенка (ср.: Кан' (Khan), 1964).

9. Игра, по сути дела, приносит удовлетворение. Даже когда приводит к повышению уровня тревожности. Но если тревожность достигает нестерпимо высокого уровня, происходит разрушение игры.

10. Элементы игры, доставляющие удовольствие, одновременно характеризуются тем, что инстинктуальное возбуждение не достигает своего пика; возбуждение, поднявшееся выше определенного уровня, должно вести к:

1) оргазму;

2) несостоявшемуся оргазму, замешательству и физическому дискомфорту, от которого можно избавиться лишь по истечении определенного времени;

3) альтернативный оргазм (провоцирование реакций окружающих — гнева родителей и т. п.).

Можно сказать, что у игры есть собственный уровень насыщения, зависящий от способности удерживать и овладевать опытом.

11. Игра по своему существу — волнующее и рискованное дело. Эта характеристика вытекает не из инстинктуальиого возбуждения, а из шаткости и непостоянства во взаимодействии субъективного (близкого к галлюцинации) и объективно воспринимаемого (актуального, разделенного между людьми) в голове ребенка.

4. Игра: творческая активность и поиск самого себя

Сейчас я хочу обсудить очень важную характеристику игры — в игре, а возможно, только лишь в игре, ребенок или взрослый обладает свободой творчества. Это утверждение представляется мне как развитие концепции феномена перехода. Здесь принимается в расчет самая сложная часть теории переходного объекта: возникновение парадокса, который необходимо принять, позволить ему быть, но оставить неразрешенным.

Далее здесь важно отметить следующую деталь теории: нужно разобраться, где же собственно локализована игра; я развиваю эту тему в главах 3, 7 и 8. В этой концепции важно следующее: поскольку внутренняя психическая реальность обладает качеством локализации — в уме, других внутренностях, голове или где бы то ни было внутри персональных границ индивида, а то, что называют внешней реальностью, находится за этими границами, следовательно, игра и культурный опыт также могут быть локализованы, если использовать концепцию потенциального пространства, разделяющего мать и ребенка. В соответствии с опытом и историей развития разных людей, детей и взрослых, мы должны признать чрезвычайную ценность этого потенциального пространства для личности и ее развития. Я вновь буду обращаться к этим идеям в главе 5, и там я уделю внимание тому факту, что невозможно описать эмоциональное развитие индивида только в терминах индивидуальных процессов. Эта область развития, пожалуй, основная среди тех, где поведение социального окружения является частью индивидуального процесса развития личности и, следовательно, тоже должно быть включено в описание. Будучи психоаналитиком, я обнаружил, что эти идеи влияют на мою работу без угрозы: я уверен в моей верности главным идеям психоанализа, которым мы учим своих студентов и на которых стоит преподавание психоанализа, мы верим тому, что пришло к нам от Фрейда (Freud).

Я совершенно сознательно не берусь сравнивать психотерапию и психоанализ, и тем более не пытаюсь искать те определения этих процессов, которые бы демонстрировали разницу между ними. Я вижу достоверным следующий общий принцип: психотерапия работает на стыке двух областей игры — пациента и психотерапевта. Терапевт, не способный играть, не годен для этой работы. Если пациент не может играть, необходимо предпринять что-то, что даст ему возможность начать делать это (играть), после чего можно начинать психотерапию. Причина такой существенной значимости игры состоит в том, что в игре пациент креативен.

Поиск самого себя

В этой главе речь пойдет о поиске самого себя (самости), и я хочу снова повторить, что для успеха этого поиска необходимы некоторые условия. Эти условия связаны с тем явлением, которое обычно называют креативностью. Будь то взрослый или ребенок, в игре и только лишь в игре они способны к творчеству, способны задействовать всю личность в целом; а только будучи способен творить, индивид может раскрыть свою самость.

(С этим связан и тот факт, что только в игре возможно общение, за исключением непосредственной связи, которая относится к психопатологии, либо к крайней степени незрелости.)

В клинической практике очень частый случай — человек очень хочет получить помощь, он пытается найти себя в продуктах собственного творчества. Но чтобы помочь таким пациентам, мы должны понимать, что такое креативность сама по себе. Мы могли бы, посмотрев на младенца, сразу же представить ребенка, который пытается что-то сделать из своих фекалий или похожей субстанции. Этот тип креативности вполне понятен и достоверен, но необходимо отдельно исследовать креативность как качество жизни, всего жизненного процесса в целом. Я полагаю, что поиск самости, который ведется исходя из того, что можно делать с отходами, неудачами поиска, обречен на то, чтобы никогда не кончиться и не иметь успеха.

Личность, которая ищет саму себя, может сделать что-то очень ценное для искусства, но успешный художник (в широком смысле этого слова, любой представитель искусства. — Прим. пер.) может получить всеобщее признание, при всем этом не обретя все еще самости, которую он или она ищет. На самом деле, невозможно обнаружить самость в том, что произвели твое тело или твой ум, хотя эти произведения могут оказаться ценными с точки зрения красоты, мастерства или влияния. Если художник (любым из способов) ищет самого себя, тогда можно утверждать, что по всей вероятности, он уже пережил некоторый неудачный опыт, связанный с творчеством в широком смысле. Сделанная творческая работа никогда не исцелит лежащий в ее основе недостаток ощущения самости.

Прежде чем развивать эту идею дальше, я хочу остановиться еще на одной теме, связанной с первой, но требующей отдельной работы, отдельного лечения. Она состоит в том, что человек, которому мы пытаемся помочь, ждет, что почувствует излечение, когда получит от нас объяснение ситуации. Этот человек может сказать: «Я понимаю, что вы имеете в виду; я являюсь самим собой когда чувствую, что способен творить и когда я совершаю творческий поступок, и теперь поиск закончен». Практически это ни о чем не говорит. В такой работе мы знаем, что даже правильное объяснение будет неэффективно. Этому человеку нужен новый опыт в специально заданных условиях. Опыт — это немотивированное состояние, можно сказать «топтание на месте» не интегрированной личности. В описании случая в главе 2 я ссылался на это как на бесформенность.

Необходимо принимать во внимание надежность или ненадежность тех условий, в которых действует индивид. Необходимо дифференцировать целенаправленную активность и, напротив, немотивированное существование, и это затрудняет дело. Похожую формулировку дал Бэлинт (Balint, 1968) относительно благоприятной и неблагоприятной регрессии (также см.: Кан (Khan), 1969).

Я стараюсь опираться на те основополагающие вещи, которые позволяют снять напряжение и чувствовать себя легко. В терминах свободного ассоциирования это означает, что надо позволить взрослому пациенту, лежащему на кушетке, или ребенку, сидящему на полу среди игрушек, проговаривать непрерывную последовательность идей, мыслей, стремлений, ощущений, связанных между собой, может быть, лишь на нейро- или физиологическом уровне, а может быть, эти связи находятся вообще вне пределов обнаружения. Скажем так: там, где есть целенаправленность или тревога, или там, где есть нехватка доверия, основанная на потребности в защите, аналитик сможет выявить и указать связь (или связи) между различными компонентами материала свободных ассоциаций.

Отсутствие напряжения, релаксация пациента, основанная на доверии и принятии терапевтической