тусовку и, перебрав кокаина, оказался бы в камере. По крайней мере, он не любит крэк; я это знаю, потому что он не раз мне говорил, что он и его дружки, элита квартала, считают крэк «наркотиком для неудачников». Слава богу.
Весь день я помогала Джас, пытаясь не обращать внимания на ее все более явное желание «добыть чего-нибудь, чтоб успокоить нервы». К вечеру квартира провоняла хлоркой, а Джас тряслась как осенний лист. Я выбрала то, что мне показалось наиболее подходящей одеждой для нее на завтра, и ушла. Когда я уходила, она уже висела на телефоне. Я ничего не могла с этим поделать. Я знаю, кое-кто скажет, что я должна была остаться, удержать ее, смотреть, как ее ломает. Всегда найдутся идиоты, которые так думают, хотя в это и сложно поверить. Я разговаривала с людьми, которые считают, будто для того, чтобы избавиться от давней героиновой зависимости, достаточно лишь приложить немного силы воли и пережить ночь лихорадки. А наутро вскакиваешь с ясным взором и распушенным хвостом, напевая «Весна украсила поля цветами» как Дорис Дей,[55] полностью интегрированный в заботливое, любящее и всепрощающее общество. Они искренне так думают. Раньше это приводило меня в бешенство, но теперь мне кажется, что они верят в это дерьмо, потому что ужасно боятся; люди предпочитают жить в Стране Грез, потому что реальная жизнь чертовски безнадежна. И они правы. Так что я больше не завожусь – какой смысл?
Воскресный вечер прошел как в тумане. Я помню, что сделала сэндвич с яйцом, затем лежала на диване – Каирка на груди, Чингиз на ногах. Каирка обслюнявила меня всю, потому что ветеринар вырвал ей зубы, моей несчастной маленькой шлюшке; помню, по Пятому каналу шел какой-то странный фильм про ковбоев с Уиллом Смитом, а потом – ничего. В семь утра будильник прозвонил как трубный глас.
Так что, пока я по удушливой жаре ехала в город, я позвонила Джонджо, просто чтобы услышать его здравый голос. Влажность была ужасная; солнце я еще могу вынести, но влажную жару… Чистая майка сразу же прилипла к телу, пропитавшись потом, а свежевымытые волосы висели как сосульки.
Вдоль шоссе на Лидс «придорожные девочки», как называет их Лекки, катали коляски со своими младшенькими. Зажав сигареты между костяшками, они топали вниз с холма в укороченных хлопчатых брючках и обтягивающих топах, их белую сияющую кожу усеивали землянично-красные пятна солнечных ожогов. Как они могут курить в такую погоду? И почему их детишки без головных уборов, но затянуты в джинсики и шерстяные кофты? Проезжая мимо магазина запчастей, я заметила малыша лет трех, не более, – на нем была лишь грязная рубашонка и огромный мотоциклетный шлем; он посасывал мороженое на палочке, просовывая его через забрало шлема.
И все же, когда я одолевала подъем, я взглянула в долину у подножия холма. Старая иллюзия вновь завладела мной: на мгновение мне почудилось, что внизу плещется море. Проблеск эксцентричности, тайны, заключенной в лабиринтах резных каменных коробок, – вот что делало Брэдфорд таким странным местом.
Как часто я слышала от приезжих: «Ах, это похоже на… На минуту с этого места мне показалось, будто я на побережье, как забавно». Да, забавно. Если бы только это было правдой; море – ох, я бы все отдала за недельку на море. Карабкаться по вересковым склонам над чашей города, где ветровые турбины стоят неподвижно, как часовые, в безветренной жаре, под дымчатым лилово-голубым небом. Я с тоской подумала о замечательных вентиляторах Лекки, о магазине с его прохладным, сладким запахом лилий и полироли… Если бы там еще не было этих звенящих амулетов.
Я проснулась от трезвона будильника на удивление бодрая. Чем больше я думала, тем больше успокаивалась. Разумеется, это будет довольно неприятно, но бывало и похуже. Даже если что-то попадет в газеты – какая разница? Да никакой. Небольшая встряска, а потом все снова станет, ну, как обычно.
И еще кое-что пришло мне в голову, пока я мылась в душе. В каком-то смысле это поворотная точка. Да, я сделала чудовищную, ужасную вещь. Но я за это заплатила, время прошло. Если бы я тогда села в тюрьму, я бы давно уже вышла, стала свободной женщиной. Даже если бы Терри не… если бы он не… он бы все равно бросил Джас, такой уж он тип. Я не пытаюсь оправдываться, это реальность; хорошо, я не могу это доказать, но я вполне уверена. Я дорого заплатила за содеянное и продолжала расплачиваться долгие годы; настало время выбросить это из головы. У меня только одна жизнь, это, черт возьми, не эскиз будущей картины, большой и хорошей; это и есть жизнь. Как в японской каллиграфии, у тебя только один шанс провести совершенную линию.
Когда это закончится, я все изменю. Найму кого-нибудь управлять магазином, уеду, устрою себе длинные каникулы, куплю какой-нибудь кругосветный тур. Эта дурацкая история с газетой в каком-то смысле поможет… как там Лекки говорит? Ах да, закрыть тему. Я закрою эту тему. Я давно уже поняла, что не смогу спасти Джас, это тяжело, очень тяжело, но нужно быть реалисткой. Я люблю Натти, но теперь он взрослый человек; я не могу всю жизнь ходить за ним хвостом, как тоскующий синий чулок. Я всегда готова прийти к нему на помощь, но я хочу дышать, я хочу
Когда я пришла, Лекки уже сгорала от любопытства. Она чуть из штанов не выпрыгнула, когда я рассказала ей, что приезжает репортер, чтобы поговорить с миссис Скиннер, Джас и Натти, что визит сперва отменили, потом перенесли на сегодня; это ее чуть с ума не свело. Ей хотелось взглянуть хоть одним глазком, ее история очень воодушевила, меня же нисколько. Мне не слишком-то хотелось об этом говорить, но Лекки жадна до сплетен, так что пришлось в деталях описать ей восторг миссис С. при мысли о фотографе, и как та по крайней мере трижды бегала в универмаг «Макс» за покупками, с открытым ртом и выпученными глазами. Я сказала Лекки, что подумываю о долгом отпуске, когда все это закончится, и, к моему удивлению, она расплакалась, затем выскочила из-за прилавка и обняла меня. Успокоившись, она отправилась в «Старбакс» добыть нам перекусить и вернулась с охапкой туристических проспектов. Лично мне понравились Гавайи, но кому ж они не нравятся?
Как бы то ни было, размышления об отпуске заставили меня на время все позабыть, хотя Натти звонил мне, что, казалось, должно было напоминать мне обо всей этой дряни. Он описал весь ужас, что происходил в квартире Джас, как этот парень всех фотографировал, как репортерша пришла вместе с миссис Скиннер, и какой уродиной выглядела его бабка, и что он сказал этой девице и, ох, все было пересказано в деталях. Уже не в первый раз я с тоской подумала о тех днях, когда мобильные телефоны были агрегатами из области фантастики. Я всячески пыталась его успокоить, но это было бесполезно, я слышала, как на заднем фоне миссис Скиннер орет на Мартышку и, как я поняла, плачет Джас. Я с трудом сдерживала желание бросить все и бежать туда, но этого делать не стоило: я ведь считалась всего лишь «другом семьи». Я должна сохранять спокойствие, не вмешиваться, не выглядеть слишком надоедливой, слишком подозрительной. Я должна оставаться уравновешенной, не проявлять чрезмерного интереса. Вы когда- нибудь пытались выглядеть естественно? Это самая сложная штука на свете, и чем больше пытаешься, тем менее
После обеда у нас случился наплыв покупателей, мы сделали неплохую выручку, это меня немного отвлекло – зеленый янтарь оказался ужасно популярным. Я стенала, что не могу найти поставщика приличной бирюзы, и составляла список товаров, которые нужно дозаказать, когда зазвонил колокольчик и в магазин кто-то вошел.
– Лекки, милая, обслужи джентльмена, я хочу позвонить Беттельштайнам насчет серебряных цепочек…
– Билли…
Этот мужчина. Его голос… я знала этот голос… я… Внезапно мир сузился до темного дверного проема, до высокой, окутанной туманом фигуры. Я моргнула. Я услышала свой голос точно откуда-то издалека, волосы встали дыбом.
– Микки?
Он шагнул к свету. Нет, не он – его отец. О, я в самом деле подумала… о боже, это
