– Послушай, ты можешь уйти пораньше, я закрою магазин, нет проблем. Билли, перестань, ты в шоке, увидеть его вот так! И вся эта глупая история с газетой, боже мой! Поверить не могу, что ты действительно собираешься
Лекки глубокомысленно кивнула, поджав губы, накрашенные розовой помадой «МАК»; на ее лице было написано: «уж я-то все про них знаю». С таким же лицом она рассуждала о компьютерах и знаменитостях, о том, в чем она на самом деле разбиралась не лучше любого из нас. Но ей нравилось считать себя ужасно опытной, и я не возражала. Я очень ценила ее простодушие, всегда. Лекс, читаешь ли ты сейчас мои записки, не отшвырнула ли их в омерзении. Я очень ценю тебя, милая. Твою красоту, твой ум, твое большое сердце и – твою наивность. Все эти качества очаровательны; в них – твоя удача, твой талисман, отгоняющий мрак; храни свою чистоту.
Чистой – вот какой я хотела быть больше всего на свете. Грязное пятно сожаления расползалось по мне, как чернила, пролитые на писчую бумагу. Я сожалела обо всем; я бы, не задумываясь, продала душу, если бы только могла повернуть время вспять, начать сначала, разорвать старую страницу, заточить карандаши и начать с чистого листа, – на сей раз как надо.
Когда я приплелась домой, мне показалось, что коттедж провонял котами и плесенью; я открыла окна и выбросила охапку садовых цветов, превратившихся в засохший веник. Я вооружилась пылесосом и щетками для кошачьей шерсти, которую Чингиз любил оставлять на ковре и на своем месте на диване. Примерно с полчаса я бестолково изображала бурную хозяйственную деятельность, затем сдалась и пошла в душ. Я очень долго стояла под чуть теплой струей, обильно намылившись гелем для душа с экстрактом чайного дерева; в жаркий вечер его резкий, острый запах был приятнее, чем аромат поддельных фруктов или химических цветов.
Надев свободные хлопковые штаны на завязках и чистую майку, я со стаканом клюквенного сока прошлепала в сад и села на скамью, подставив лицо плотному золотому свету солнца. Мерещится, или правда появился слабый намек на осень? Всегда интересно уловить момент, когда на смену одного времени года приходит другое. Это происходит едва заметно, но что-то такое в воздухе…
Мысли в голове беспорядочно скакали. Я попыталась воспользоваться приемом медитации, который мне всегда рекомендовала Лекки, и прислушаться к звукам вокруг, перенести себя в здесь и сейчас. Я слышала диких голубей, газонокосилку, детский смех, музыку вдалеке – что-то классическое… Миссис Лич звала своего терьера Дарси – совсем как в экранизации Джейн Остен.[56] Дарси сопел и тявкал на кладбище за стеной. Я пыталась вслушаться во все это и забыть об остальном, но не могла.
Пустяковые мысли всплывали на поверхность сознания и прокручивались снова и снова, затем исчезали. Что приготовить на ужин… Надо ли подрезать розы… Прачечная. Витрина. Затем, внезапно: показалась ли я Микки такой же старой, каким он показался мне? Кажусь ли я всем такой старой? Не пропала ли она без следа, моя… ну, привлекательность? Не превратилась ли я в одну из этих пожилых, незаметных, бесполых женщин, на которых ни один мужчина на улице не посмотрит дважды? Из тех, кого молодые комики высмеивают по телевизору? Я впала в панику; глупо, но я ничего не могла с собой поделать. Несмотря на серьезность происходящего, мне казалось, это ужасно важно, что я никогда не смогу флиртовать без того, чтобы люди подумали, будто я сексуально озабоченная старая корова, мне никогда больше не будут свистеть вслед, я больше никогда не стану объектом мужского желания, никогда. Я попыталась рассуждать здраво: а приятель Лекки, Том? Он был так мил, но что, если он лишь старался быть вежливым, а я приняла это на свой счет? Как это должно быть унизительно, но откуда мне знать; что, если бы я спросила, а. он рассмеялся бы мне в лицо и сказал: «Ах, господи, вы слишком стары для меня! Моей последней девушке было восемнадцать! Я просто хотел оказать любезность, потому что Лекки попросила…»
Это убило бы меня, точно, и я… я… Сердце, обезумев, словно металось по всему телу, пытаясь найти место, где можно спрятаться от этой непреодолимой банальности. О боже, о боже, я так одинока, у меня есть только Джонджо, но нравлюсь ли я ему, или это всего лишь привычка; может, он просто считает меня второй женой? О, это нечестно, все кончено, я все упустила, выбросила в канаву, а теперь слишком поздно… В чем смысл жизни? В чем ее треклятый смысл? Сперва быть молодым и глупым, а затем – старым и предаваться сожалениям, а потом – умереть? Кончено. Финиш и никакого второго шанса? Как отчаянно жестоко, как невыносимо печально!
Окончательно расстроившись, я поднялась и нечаянно опрокинула стакан с соком. Он полился на траву, как кровь. Я положила руку на грудь и почувствовала, что сердце колотится как отбойный молоток. Успокойся, успокойся… Я должна успокоиться. Микки может появиться в любую минуту. Я же не хочу, чтобы он застал меня в таком виде… Тоненький голосок в голове пронзительно заверещал: «Не надо с ним встречаться, беги отсюда». Потом все вокруг завертелось, как мозаика на скамейке; дальше только помню, как сижу на траве.
Голова кружилась, я легла на спину и попыталась дышать медленно. Мини-обморок. О'кей, ничего неудивительного в таких-то условиях. Полежать спокойно минутку… Когда я ела последний раз? Вчера вечером? Тогда чай и тост. Лучшее лекарство от всех болезней. Шатаясь, как только что вылупившийся цыпленок, я потащилась в кухню и сделала тост из зачерствевшего хлеба. Блуждая туда-сюда и жуя на ходу, я посмотрелась в зеркало: белая как простыня, еще хуже, чем обычно. Я в сто раз лучше выгляжу с загаром, хоть он и считается вредным. По крайней мере, я не кажусь такой изможденной и больной. Я накормила кошек гурманским кошачьим кормом из крошечных баночек, затем бездумно включила телевизор и посмотрела местные новости. Когда они закончились, я взглянула на часы. Где же Микки?
В пять минут седьмого я услышала, как перед домом остановилась машина. Это был он. Я подошла к окну и выглянула: пожилой человек, которым какая-то злобная фея подменила моего молодого мужа, неуклюже вылезал из старого грязного «форда». Эта дешевая, дерьмовая машина казалась воплощением того, кем он стал. Мой, прежний Микки, даже если бы со временем и заставил себя обзавестись машиной, никогда бы не стал ездить на такой запущенной куче дерьма. Его талант механика и гордость не допустили бы такого. А этому человеку было наплевать.
Но я слишком жестока. В конце концов, как он сказал, у него есть семья, от которой он сейчас ускользнул; он, похоже, работает на фабрике, не используя свои навыки и таланты. Возможно, там, где он живет, работу найти нелегко. А дети обходятся недешево; сердце у меня сжалось. Дети. Как мы мечтали их назвать? Ах да, Эстер, Эмеральда, Дилан, Рори. Глупые, должно быть, имена, но для меня они до сих пор звучат прекрасно. Как зовут его детей?
Я открыла дверь до того, как он постучал, и увидела, как он пытается изобразить спокойствие на постаревшем лице. Меня охватила жалость, хотелось броситься к нему, положить ладонь на его руку, такую знакомую, веснушчатую; под загоревшей розоватой кожей все еще бугрились мускулы. Форма ногтей, его натруженные руки… Я поспешно отвела взгляд.
– Заходи. Выпьешь чего-нибудь? – И чуть позже, когда я опять предложила ему выпить, он слегка отвернулся и снова пробормотал «нет». – О'кей, тогда проходи сюда.
Я провела его в гостиную и предложила сесть. Он неловко присел на краешек кресла, свесив руки между коленей и гневно выставив вперед голову. Я пыталась придумать, что сказать, но, похоже, мой и без того ограниченный запас светских любезностей полностью иссяк. Мне было ужасно его жаль, вот в чем проблема. Мне хотелось его утешить. В горле застрял комок, мы заговорили одновременно. Я мотнула головой, чтобы он продолжал. Он судорожно прочистил горло; не думаю, что он поперхнулся или почувствовал ко мне то же, что я к нему. Я могла сентиментально вспоминать наше утраченное прошлое, но достаточно было поглядеть ему в лицо, чтобы понять – не любовь ко мне заставляет его нервничать. Далеко не это. Но отчего-то мне все еще казалось, что мы сможем поговорить как следует, как в старые дни, сможем что-то исправить, снова станем друзьями, пусть и не близкими. В конце концов, когда-то мы очень много значили друг для друга, и, говорят, время все лечит.
– Мне надо знать, что ты собираешься делать? Потому что, если ты, так сказать, ты думаешь, ты собираешься говорить о том… что случилось… я этого не желаю, поняла? Мне теперь надо думать о жене и детях; я не хочу, чтобы ты все испортила, не хочу. И это в газетах, я должен… я тебя предупреждаю… я…
