он все еще любил меня в тот миг, поэтому сделал то, что был должен, чтобы все поскорее закончилось; он перестал думать и отдался физической работе, делая то, что у него получалось лучше всего, – быть сильным мужчиной. Если бы только эта сила была у него в душе. Но, если бы желания исполнялись, я бы не писала этого сейчас для вас верно?
Я не знаю, сколько времени прошло… Час? Думаю, меньше, хотя и не знаю в точности. Микки копал и никак не мог успокоиться, я отбрасывала грязь в кучу, чтобы она не осыпалась в яму, и подползала к воротам посмотреть, не заметили ли нас. Я боялась, что нас увидят; мне казалось, я слышу подъезжающие машины, лай собак. Однако ночь была холодной, дождливой. Вокруг ни души. Я слышала, как Микки иногда что-то бормотал от напряжения, но мы не разговаривали. О чем нам было говорить?
Мокрым был только верхний слой земли, дальше тучная почва была просто влажной. Я собрала землю в кучу, готовясь засыпать большую яму, выкопанную Микки. Он продолжал копать грязь, не разгибая спины. Голем, ожившая глина – вот что смотрело на меня мертвыми глазами и выполняло то, о чем я просила. Наконец я решила, что достаточно и, обсосав палец, перепачканный в грязи и «спиде», остановила Микки. Он стоял в яме, весь мокрый, майка прилипла к телу, ожидая – чего? Приказаний? Я не могла вынести этого. Я отвела взгляд. Жалкая мантра зазвучала в моей голове. Завтра все наладится. Он простит тебя, если ты спасешь его, но ее перекрывал голос Карла, шепчущий: «Он слабак, он слабак»… А я сильная, подумала я, когда вмазала наркотик, я
Схватив сверток с Терри, я потащила его к яме; спина захрустела. Микки вылез и устало лег на землю.
Взявшись за край покрывала, я с усилием столкнула Терри в яму. Он упал лицом кверху. Я с облегчением вытерла уставшие глаза и посмотрела вниз.
Яма оказалась слишком короткой. Чертова яма вышла слишком короткой. Длинные тощие ноги Терри гротескно задрались под углом, лодыжки торчали у самого края могилы. Покрывало слетело, когда он падал, его ноги в грязных джинсах торчали, прямые как палки. Я видела его: шея согнулась, голова наклонилась вперед, дождь лил на мертвое желе его открытых глаз, приоткрытый рот забит землей…
И тут я рассмеялась. Это было забавно. Смех вырвался из горла резкий, как наркотик. Его ноги, его ноги, еб твою мать! Я смеялась, пока не рухнула на колени, закашлявшись, как ведьма; кислая желчь жгла глотку. Затем я вдруг снова посерьезнела. Нельзя терять время, у нас нет этого долбанного времени. Нужно пошевеливаться, пошевеливаться. Я встала и подошла к Микки.
– Поднимайся, возьми лопату, яма слишком короткая, он не вмещается.
Микки застонал и свернулся в трясущийся клубок.
– Я больше не могу копать. Боже, помоги нам. Билли, не заставляй меня.
Мир превратился в белую электрическую вспышку, я была совершенно спокойна, неумолима, как сражающийся ангел. Мой голос во влажном воздухе звучал спокойно, но крайне сосредоточенно. Я ощущала себя словно в яркой стеклянной капсуле, подвешенной над перекопанной землей, дождь отскакивал от моей тяжелой, сверкающей оболочки. Я была победоносна и ужасна, здесь не было места милосердию.
– Я не хочу, чтобы ты копал, – сказала я. – Перебей ему ноги лопатой. Чтобы он влез в яму.
Наступила тишина. Замерло все, что двигалось и дышало на земле, Микки поднялся – дождь приклеил его прекрасные волосы к голове – и посмотрел на меня. Я видела, как он смотрит, и я видела, как его душа, его дух, то, что делало его таким милым, любящим парнем, каким он был, уходит сквозь дикую ночь в Ад.
Он поднял старую тяжелую лопату и пошел к краю ямы, помахивая лопатой над головой; крепкие мускулы его спины и рук напряглись, и он опустил лопату изо всей силы. Нога Терри сломалась прямо под коленом с треском, и с ним все звуки возвратились во вселенную. С таким звуком ломаются ветки гнилого дерева под мальчишкой, который на него взбирается, с таким звуком раскалываются льды в Арктике и черная бездна поглощает тебя. Микки еще раз замахнулся, и вторая нога Терри переломилась, вывернувшись под неестественным углом, как птичья лапа, бесчеловечно, невероятно омерзительно. Тело немного ушло в яму, и Микки отбросил лопату. Шатаясь, добрел до боярышника, и его стошнило на траву. Его рвало и рвало, пока в нем ничего не осталось.
Я была натянута, словно бесконечная серебряная проволока, глаза расширились настолько, что казались лишенными век, рот растянулся в идиотской спидовой усмешке. Я подобрала лопату и подтолкнула ноги, сгибая их до тех пор, пока тело… пока Терри не упал на дно ямы. Затем я начала забрасывать его грязью, комья земли и камни падали с влажным чавканьем. Я не чувствовала ничего, кроме транса ритмического движения, я не чувствовала, как рвутся мышцы плеч, как мозоли возникают и прорываются на ладонях, не ощущала леденящий холод, я не видела ни полей, ни ночь, ни Микки. Я кидала и кидала землю, пока яма не заполнилась, я утрамбовала грязь, подсыпала еще земли и снова утрамбовала. Затем я разбросала оставшуюся грязь по полю и уронила лопату, стоя под дождем, как стрела в луке с натянутой тетивой, подняв лицо к небу, уронив кровоточащие руки. Открыв рот, я беззвучно кричала, пока моя воспаленная глотка не сомкнулась; я зашаталась, груз содеянного навалился на меня; бремя, которое со временем будет лишь тяжелеть.
Вот что я сделала. Вот что я заставила сделать Микки. Никто так и не нашел тела Терри. Впрочем, никто его и не искал. Я могла бы привести вас туда и показать это место, если хотите; я никогда там больше не бывала с той ночи. Возможно когда-нибудь фермер случайно его откопает, но это судьба, я не могу ее проконтролировать.
Так что теперь вы понимаете: я убийца. Нет, я сожалею не о том, что убила Терри, в том смысле, что отняла у него жизнь. Его жизнь была никчемна, но его смерть обернулась потрясением и отчаянием. Я убийца, потому что в ту ночь я убила Микки. Я действительно верила, потому что была молода и слишком мало знала о мире, верила, что спасаю его, но я ошибалась и дорого за это заплатила. Ложь, что родилась той ночью, выросла в огромную массу, столь удушливую, столь непоправимую, что все, к чему я прикасалась с тех пор и впредь, было запятнано, и я не могла перестать лгать, и чем дальше, тем больше, каждая новая ложь латала очередную дыру, каждая новая ложь добавляла тяжести.
Та ночь до сих пор свежа в памяти, будто это случилось вчера, хотя прошло столько времени. Я прокручиваю ее в голове, пытаясь все изменить и, поверьте мне, результаты в миллион раз лучше, чем правда. Я могу винить наркотик, это обычная отмазка, но он всего лишь инструмент, он лишь выявил то, что было во мне. Я могу винить Терри, говорить, что он спровоцировал меня, и это правда, но я не должна была так реагировать. Большинство людей отступают, всеми силами стараются избежать конфликта; я могла бы притвориться хрупкой девушкой и остаться пассивной, никто бы не осудил меня за это, отнюдь. Я могла бы обвинить общество и сказать, что испугалась предвзятости и не верила в закон, что, по сути, тоже правда, но многие скажут, что я должна была отбросить эти мысли и положиться на систему, как и все прочие. Я могла бы обвинить свою семью и сказать, что ярость, зародившаяся во мне из-за их отношения, подтолкнула меня к этому. Тоже правда в каком-то смысле, но у многих было тяжелое детство, и они живут нормальной, обычной взрослой жизнью и не убивают людей направо и налево. Оправдания бесконечны, но что с того? Я сделала это, и вот к чему оно привело.
Я приняла решение, и оно оказалось неверным. Я была самоуверенной, гордилась своей силой. Я была так молода; оглядываясь назад, я плачу по девочке, которой я была, потому что теперь я стала старше и жалею ее.
Так что вот вопрос. Вы, читающий это, кто бы вы ни были, отбросьте на минуту весь этот хлам, что общество вываливало на вас с самого вашего рождения, все предрассудки, мораль, правила и предписания, потуги на праведность и спросите себя: «Что бы я сделал на ее месте?» Не то, что должна была сделать я, не то, что могла бы сделать я. Никакого такого дерьма.
Что бы сделали вы, и, более того, что бы сейчас сделали вы?
Вот история, которая поможет вам решить: после дознания по делу Натти, скорее мертвая, чем живая, я обнаружила себя перед Центральным полицейским участком Брэдфорда. Полдень, тусклый серый день, ничего особенного, в городе было тихо. Я подошла к двойным дверям, мое отражение возникло в грязном стекле, точно я пловец, вынырнула из грязных вод загаженного пруда, пытаясь преодолеть поверхностное напряжение, воды. Когда я толкнула дверь, напряжение пропало, и я вошла в здание в каком-то почти благостном состоянии, потому что я шла исповедаться.
