незаинтересованная, понимаешь? Ты не преследуешь корысти, когда о чем-то рассуждаешь.
— Может быть и так, — доктор улыбнулся снова.
— Скажи мне, ты считаешь их бога сильным?
— Я думаю, сила любого бога определяется, в том числе, тем, сколько людей обращают на него свои взоры. Уточняю: в том числе. Человеческие устремления, человеческие мысли могут обретать плоть — я не раз видел это, сражаясь с болезнями. К христианскому богу обращает взоры вся Европа, он не может не иметь силы. Возможно, его сила превосходит силу наших богов.
— Да… И все же… Предать своих богов ради сохранения собственной жизни — разве это поступок, достойный мужчины?
— Знаешь, мой друг, мне кажется, ты рассуждаешь несколько наивно. Помнишь, мы говорили с тобой о людях, имеющих власть? О том, что они не такие, как все.
— Помню.
— Они ставят здравый смысл выше нравственности. Ты же сейчас рассуждаешь именно с точки зрения нравственной и отметаешь здравый смысл. Нашим богам нет до тебя никакого дела, никто из них пока не пришел тебе на помощь, но лишь оберег с изображением бога христианского на чужой груди помогает тебе избежать судорожных припадков. Это ли не помощь? Кто же осудит тебя за то, что ты поклонишься тому богу, который помогает тебе?
— Я — да. Но они хотят крещения Новгорода, ты сам говоришь. И воин с огненным мечом сказал о том же.
— Я уже говорил тебе о христианстве. Это сильная вера, инструмент управления народами. Ее подкрепляет помощь сильного бога. Что же плохого ты видишь в этом для Новгорода? Предательство богов? Но твое дело думать о людях, а не о богах. И кто сказал тебе, что людям под сенью чужого бога будет хуже? Я не хочу навязывать тебе свою точку зрения, но все же подумай о моих словах.
Волот не успел оглянуться, как вдруг всему Новгороду стало известно о том, что он собирается креститься. Об этом с удивлением и страхом говорили все — и в посаде Городища, и в поварне княжьего терема, и на торге, и в думе, и в Совете господ. Слухи летели по городу быстрей ветра: многие новгородцы верили, что христианский бог поможет Волоту выздороветь, а кое-кто добавлял, что жрецы пообещали ему сохранение жизни только в обмен на крещение всей Руси.
Для торжественного действа прямо в детинце заложили деревянную церковь — пришлые проповедники предлагали возвести ее на месте капища Хорса, но это предложение Совет господ отверг, чтоб не вызвать у новгородцев протеста. Церковь строили с роскошью, с размахом, и назначили крещение к окончанию строительства — в начале месяца Грудня. Из Греции собирался прибыть патриарх ортодоксов — глава греческой церкви. И Волот ждал этого дня со страхом и надеждой. Ему казалось, стоит только исполнить обряд, и его болезнь пройдет сама собой, но мысль о том, что он поступает малодушно, постоянно глодала его сердце.
Снег снова выпал рано, и Волхов покрылся тонкой коркой льда, когда к нему явилась бывшая посадница, Марибора Воецкая-Караваева. Волоту было очень плохо в тот день, он не хотел ее принимать, и видеть не хотел, и знал, что она ему скажет. Но прогнать ее не смог.
Он не ошибся. Бывшая посадница убеждала его отказаться от крещения, говорила о предательстве богов, о том, что он отдает Новгород чужакам ради спасения своей жизни. У Волота начались судороги, Марибору выпроводили вон, и он не мог прийти в себя еще несколько суток: ее голос стучал ему в уши — голос собственной совести.
Церковь отстроили за три для до крещения и на торжественное открытие привезли икону с изображением святой Софии — кто это такая, Волот не знал. Ее называли божьей премудростью и снова говорили о Новгороде, как о третьем Риме и преемнике Царьграда. Он вообще не понимал, почему в церкви должно находиться изображение этой богини, а не самого христианского бога.
Необходимость Волота приехать на освящение церкви всем была очевидна, только доктор Велезар выступал против, и согласился лишь когда ему пообещали, что Волота на санях довезут до детинца и тут же вернут назад, в Городище. Вот тогда, по дороге в детинец, перед Великим мостом Волот и встретил того самого волхва, Млада Ветрова. Князь успел забыть о нем, о Вернигоре, о том времени до войны, когда он был еще совсем здоров, и что-то шевельнулось в нем, что-то заныло внутри, и Волот сам окликнул волхва, велев остановить сани. Он ехал в сопровождении сорока дружинников, в санном поезде вместе с десятком самых родовитых бояр Новгорода, который замыкали посадничьи сани: сзади и со всех сторон раздались недовольные крики бояр, но дружинники встали как вкопанные, повинуясь голосу Волота.
Волхв очень изменился, словно тоже долго болел — Волот узнал его только по рыжей шапке.
— Князь? — тот не поверил, что Волот остановил сани ради него.
— Здравствуй, Млад Ветров, — Волот вскинул голову, чтоб никому не показать слезы, навернувшиеся на глаза — и волхва, служителя родных богов, он тоже предавал.
— Здравствуй, князь, — лицо волхва вдруг изменилось, глаза загорелись, и рот приоткрылся от удивления.
— Я рад, что ты жив, — кивнул Волот, — я просто хотел пожелать тебе здравия. Я не могу говорить с тобой здесь.
Он уже тронул сани, и подумал, что должен позвать его к себе в терем и объяснить все, оправдать свое малодушие, излить душу на грудь этого доброго и честного человека!
— Погоди! — волхв, сначала стоявший поодаль в растерянности, вдруг подбежал к саням, — дай мне руку, мальчик! Всего на секунду, дай мне свою руку!
Волот не ожидал от него ни «мальчика», ни подобной странной просьбы, но рука сама выскользнула из-под шуб, которыми он был накрыт, и потянулась к руке волхва. От прикосновения лицо того исказилось мучительной гримасой, а потом стало мрачным, испуганным и растерянным. Волот поехал дальше, оставив волхва стоять на дороге, перед толпой, вышедшей посмотреть на своего князя.
14. Иессей
Млад вернулся домой, так и не добравшись до торга. Дитя спокойно дремало в люльке, Дана спала, вытянув руку, чтоб покачивать колыбель. Ширяй теперь не читал — учился писать левой рукой, изгваздав чернилами весь стол: эта наука давалась ему тяжело. Он сгибался в три погибели и высовывал кончик языка.
— Мстиславич? — шепотом спросил парень, — ты чего так рано?
— Ширяй… — Млад сглотнул — ему надо было поделиться с кем-то, надо! Он не мог держать этого в себе!
— Случилось что?
— Не знаю. Я не верю сам себе, — Млад прикрыл дверь в спальню, чтоб не разбудить девочку.
— Ты никогда не веришь сам себе, — усмехнулся парень.
— Ширяй… Я думал всю дорогу… Этого не может быть. Или я круглый дурак, или…
— Ты скажешь когда-нибудь, что произошло? Или так и будешь мямлить, как обычно?
— Скажу. Я только что видел князя.
— Ну и как? — губы Ширяя презрительно изогнулись, — он уже принял крещение?
— Нет, еще нет. Дело не в этом. Ширяй, у него никакая не падучая. У него шаманская болезнь… — шепотом сказал Млад, словно боялся произнести это вслух.
— Как? — парень поднялся на ноги, — откуда?
— Я не знаю, откуда. Возможно, его дед по материнской линии был шаманом. Мы ничего не знаем о его матери, она умерла, не прожив с князем и года. Он привез ее откуда-то с севера. А может, боги выбрали его по другой причине. Но ты же понимаешь, я не могу ошибиться!
— Конечно, не можешь! Я помню, ты на меня всего раз взглянул и сказал, что забираешь к себе.
— Я держал его за руку. Я не могу ошибиться. Но тогда… Неужели ошибся доктор Велезар? Он же знает, как выглядит шаманская болезнь, а он рассказывал мне, подробно рассказывал… Он лечит князя с
