– Так он это… По злобе… И шапку не носит…
Кузнец снова кинул шапку на землю, и шагнул к телеге:
– Вот я тоже шапку не ношу, скажешь теперь, что это я проезжему голову отрубил? А?
Сашка окончательно струхнул, хотел исчезнуть, но был слишком хорошо заметен на возвышении, поэтому ссутулился и спрятал руки за спину.
– Сашка с Тучей Ярославичем ночью не охотился, когда троих егерей убили, – подал голос Радей, – нечего напраслину на него возводить. И в лес он ночью не ходил.
Если история с оборотнем Нечая изрядно развлекала, то теперь ему стало не до смеха. Он потихоньку слез с телеги и подошел к брату – Мишата накинул ему на плечи полушубок. Наверх один за другим поднимались мужики, и речи их, у кого-то обвинительные, у кого-то – сомневающиеся, сводились к одному: никто не собирался протыкать Нечая осиновым колом, жечь или топить. Если он не оборотень, а обычный убийца, то надо везти его в город, к воеводе. Долго перетирали вопрос, кто должен судить убийцу, воевода или Туча Ярославич. Хоть Рядок и находился на вотчинной земле, но его жители холопами не были, и боярин судил их только в том случае, если речь не шла о виселице. Убийц однозначно судил воевода, мужики могли не спорить так долго, а спросить у Нечая. Он это выяснил еще будучи разбойником.
От веселья не осталось и следа. Нечай обмотал все еще кровоточащую руку полотенцем и сунул замерзшие руки в рукава. С такой постановкой вопроса соглашались почти все, наивно доверяя справедливости суда воеводы. Они снимали с себя ответственность, они не сомневались, что воевода, как заправский ясновидец, приедет и сразу поймет, кто убил Микулу и остальных. Им было невдомек, что воевода разбираться не станет. На кого мужики укажут, того и повесит, даже если Нечай под пыткой не сознается, все равно повесит. За один только шрам на скуле. Да еще помучает перед смертью, добиваясь признания. А если про шрам дознаться захочет, то, не исключено, дознается. Беглых по приметам по всему государству ищут. И неизвестно, что лучше – отправиться на виселицу или обратно в монастырь. Как ни поверни, все одно: кнут и яма или кнут и виселица.
Самое обидное, даже Мишата этого не понимал. Даже староста. Кузнец взял слово и говорил о том, что и как надо рассказывать воеводе и сам вызывался ехать со старостой в город. Он верил, что воевода снимет с Нечая все обвинения, лишь только заглянет ему в глаза.
Пожалуй, Мишата догадывался, что в город Нечаю ехать нельзя, потому что волновался: поглядывал на брата, переминался с ноги на ногу и сжимал кулаки. А потом спросил, нагнувшись к самому уху Нечая:
– Тебе к воеводе ведь нельзя? Узнают в тебе беглого?
– Конечно, – хмыкнул Нечай, – можешь не сомневаться.
Чем ближе подходило обсуждение к конкретным действиям – кто, когда и как повезет Нечая в город, на чем, связанного или свободного, что скажет воеводе – тем сильней у Нечая дрожали колени. Они ведь это сделают, и не поймут, что на самом деле сделали, уверенные в собственной правоте. Ведь не жизни они собрались его лишать, а разобраться хотели, на справедливый суд надеялись. Надо было что-нибудь придумать, но ничего умного Нечаю в голову не приходило. Мишата со всей силы стиснул его руку и шепнул:
– Бежать тебе надо, братишка… Ничего больше не остается. Я тебе денег дам, у меня есть. И твои десять рублей, и еще отложено. Ты не бойся, нищенствовать не будешь…
– Некуда мне бежать, – прошипел Нечай сквозь зубы.
Вообще-то говорить он не собирался – что толку оправдываться, все равно не поверят. Но вот так просто отправиться к воеводе и даже не попытаться что-то сделать? Нечай махнул старосте рукой, требуя слова, и тот ему кивнул. В отличие от присутствующих, Нечая когда-то учили риторике, но почему-то, оказываясь перед слушателями, он начинал волноваться, и все слова немедленно вылетали из головы. В школе признаться кому-то в своем волнении он считал для себя невозможным, поэтому частенько валял перед классом дурака, пряча смущение за нарочитой грубостью и сарказмом.
И теперь, оказавшись перед толпой, которая шепталась, посвистывала и показывала на него пальцами, он совершенно растерялся и забыл, с чего хотел начать.
– Ну чего? – хмыкнул он, – все решили, да? Хоть бы спросили, что ли… Виноват я или нет…
– И что бы ты нам на это сказал? – крикнул родственник Микулы.
– Что бы я сказал? Сказал бы, что не виноват. А вы чего хотели? И когда воевода на дыбу меня повесит, то же самое скажу. Или вы думаете, у него другие способы есть правду узнать? Нету у него других способов. Он в лес ночью не пойдет, чтоб оборотней ловить. Это Туче Ярославичу есть дело, кто в его лесу людей убивает, а воеводе до этого дела нет.
– Туча Ярославич тоже в лес ночью теперь не суется, – крикнул кто-то, – только днем волчат по болоту гоняет.
– А кто еще в лес-то пойдет? Кроме тебя, оттуда живым никто не выходил! – хохотнул Некрас.
– Хотите, чтоб я в лес пошел и тварь эту к вам сюда притащил? – осклабился Нечай. Вообще-то ничего подобного он в виду не имел, пошутил просто, но мужики неожиданно подхватили эту идею.
– Давай! Раз она тебя не трогает, тебе и карты в руки!
– А что? Пусть тащит, тогда поверим. И к воеводе идти не надо!
– Тебя никто за язык не тянул!
Нечай выругался в полголоса и почесал в затылке.
– Да вы что! – рядом с ним на телеге тут же оказался кузнец, – вы что! На верную смерть человека посылаете! С ума сошли?
Нечай подумал, что у воеводы смерть его куда вернее.
– Что, других способов нет убедиться? – продолжил кузнец, – сначала невиновного человека оговариваете, а теперь вон что придумали? Докажите сначала, что он виновный!
– Ага? И как, интересно, мы это определим? Виновный он или не виновный? – спросил кто-то из стариков, – в этом и загвоздка! Кто, кроме него самого, знает точно, виновен он или нет?
– Я знаю! – выкрикнул Мишата и полез на телегу, – я точно знаю, что мой брат ни в чем не виноват. Никого он не убивал. И когда Микулу убили, он дома спал, это и я, и моя жена, и мои дети подтвердят!
– Да уж конечно! Чтоб родственника выгородить, они еще не то подтвердят! – рассмеялся Радей.
– А ты помалкивай! – неожиданно зло ответил ему Мишата, – или я не знаю, кто эти слухи распустил? А главное – зачем? Знаю, Радей, знаю. Брат мой пожалел тебя, не стал твою семью позорить, а ты как ему за это платишь?
Нечай дернул брата за рукав. Мишата, чего доброго, сейчас бы прямо на сходе рассказал мужикам про Дарену. Толку бы от этого он не добился, какая разница, с чего все началось? А девку Нечаю на самом деле было жалко. Что греха таить, он чувствовал себя виноватым.
– Цыц! – вдруг крикнул староста и встал, – слезайте. Я говорить буду.
Он долго оглядывал сход, дожидаясь тишины, а потом начал:
– Время к обеду идет, а мы еще ничего не решили. Поэтому слушайте мои предложения. Через голову Тучи Ярославича я к воеводе не пойду. Неуважительно это будет. В лес на верную гибель человека посылать тоже не годится. Поэтому предлагаю пойти завтра к боярину, все рассказать, чтоб он нас рассудил. Воевода – человек далекий, пусть боярин решает, идти к нему или нет.
– Туча Ярославич Нечая Бондарева приблизить хочет, он его выгородит, даже если тот и виноват! – сказал на это Радей, и его поддержали.
– Это несправедливо получится!
– Не годится нам Туча Ярославич!
– Поговори мне! – рявкнул староста, – не годится ему Туча Ярославич! В тягло[14] хочешь? К воеводе? Сказал: без разрешения боярина к воеводе не пойду.
– Пусть Нечай в лес идет тогда! – предложил Некрас, – Если боярин его выгородит, мы все равно не поверим.
– Ерунду говоришь! – попробовал возразить староста, – что он в том лесу найдет, а? У Тучи Ярославича трое егерей было, и конные, и три ружья – ничего не спасло!
– Ну, кого не спасло, а кто живым и невредимым оттуда вышел! – кивнул Некрас.
– Пусть идет!
– Пусть дознаётся, что там такое прячется!
– Если не он убийца, так он с ним в сговоре!