какого дерева…
Она повисла ему на шею, усмиряя его желание убить меня.
— Хорошо, дорогой. Нога его сюда больше не ступит.
Поутихнув немного, он все же грубо оттолкнул ее от себя, хлопнул дверью и укатил на своем «ягуаре».
Кристина вернулась к моему креслу у окна, придвинула поближе свое. В глазах у нее стояли слезы.
— Вы, конечно, все слышали. Простите меня.
Я промолчал.
— У меня не муж, а кровожадный зверь. И скотина. Тем хуже для его «расы». Но у меня много цивилизованных подруг. Некоторые будут рады создать группу ваших слушательниц, их наверняка привлечет ваш талант. Можно будет собираться у одной из них или у вас. Как?
— Ни у меня, ни где бы то ни было. После того, что здесь произошло, нам неразумно видеться снова.
— Вам нечего бояться.
— Я не боюсь. Скорее я вижу со всей ясностью, каковы нравы белых. Вижу и предвижу, ведь я поэт.
— Но для Шара, тоже поэта, ясность видения людей — это «рана, самая близкая к солнцу».
— Да, таков парадокс: расовый бич — это не только вирусное заболевание, но и нечто такое, что умножает, удесятеряет желание!
— Я ценю вашу проницательность.
Ее расширившиеся глаза сияли синевой, изнемогающей от нежности.
Наши кресла были придвинуты одно против другого совсем близко. Я ощущал ее всю, я видел ее колени женщины-цветка прямо перед собой. Ее глаза, сине-зеленые, мятежные, бездонно-нежные, даже не дрогнули, когда мои руки тронули ее корсаж. Мне не без труда удалось высвободить ее стиснутые груди. Я и не догадывался секундой раньше, что они такие полные. Бюст ее не был похож ни на какой другой в мире. Я снял с нее пышную юбку, черные трусики вместе с чулками. Меньше чем через два часа после нашей встречи наша физическая близость казалась естественной, даже привычной.
Она позволила исцеловать себя всю — от сгибов рук возле локтей, от кончиков каждого из десяти пальцев до не выразимой словами линии бедер и царственного черного холмика лобка. Там моя рука задержалась, там был волшебный корень мандрагоры, заколдованное место, средоточие всей ее красоты. Без всяких церемоний я славил галерею ее шедевров:
— Здесь (рука все там же) вы самая сильная и самая горячая. Здесь начинается могущественная и пылкая Кристина номер один. Настоящая, добрая, обольстительная Кристина Первая! — восклицал я, не прерывая моей радостной весенней работы.
— А где Кристина Вторая?
— Обе, обе у меня!
С ее лица исчезли последние остатки стеснительности и скованности. Ее руки тоже принялись за работу: под рубашку, по животу… Было видно по ее раскрывающимся и закрывающимся губам, как захватывает ее геометрия моего тела. Моя голова утопала в ее пышных шатеновых волосах.
Ее блистательное тело трепетало и замирало, когда я обнимал ее руками и обхватывал ногами, как угловатый краб, дорвавшийся до столь сладких ему округлостей. Или скажу иначе: я подсекал и тянул ее как рыбу моими рыболовными снастями поэта.
Бразильский день преобразился в брачную ночь. Кристина колыхалась как море, бьющееся о мой безволосый утес. Целый час мы отдавались друг другу и вращались по одной орбите, сметая на своем пути все четыре века разделенности и одиночества. Виток за витком поднимались наши сердца к небу Христа, и безумие страсти становилось гармонией. И в эту гармонию-симфонию привступали ритмы детства, морских гуляний, солнечных скачек, самбы, игр и праздников — всего того, что у нас когда-то украли. Мы ликовали, приветствуя фейерверки нашей встречи и… нашего расставания.
Японская греза
Вечером в четверг, в конце писательской пирушки в местном пен-клубе, я пригласил двух молоденьких японочек, каждую отдельно, позавтракать со мной наутро. И каждая, не ведая о приглашении другой, ответила совершенно одно и то же:
— Если да, то я позвоню завтра рано утром.
Аюми Факуда, студентка, незамужняя, сказала мне это по-португальски. Юко Мацумото, инженер- химик, замужняя, — по-испански. После чего я тотчас вернулся в свой номер на шестнадцатом этаже отеля «Нью-Мияко». Кое-что смущало: через пару дней мне надо было уезжать из Киото, а я погнался сразу за двумя зайцами. Что, если обе гостьи будут настаивать на одном и том же часе и минуте в пятницу 13 мая 1984 года? Я же не смогу спикировать на каждую, как майский жук!
Я заснул раздосадованный. Эротическая безнадежность до сих пор была незнакомой субстанцией в моей лаборатории жуира и гуляки. Она никогда не оседала во мне кристаллическим осадком ни в Пекине или Будапеште, Кингстоне или Сане, ни даже в Вальпараисо или Папеэте. Но, в общем, перспектива покинуть Японию, так и не искупавшись в солнечном тепле ее женщин, не огорчала меня сверх меры. Что ж, попрощаться с архипелагом, не переспав с японкой, разве это сделает меня навеки сиротой в обширном мире женского обаяния?
Проснулся я около шести. Бодрая гимнастика и крепкий кофе все-таки не развеяли вопроса, заданного самому себе перед сном. Ровно в семь зазвонил телефон.
Женский голос шел издалека, и гудела какая-то помеха.
— Алло! Сень… сеньор Вермонт? Это… я приду с вами позавтракать. В двенадцать тридцать. Ждите меня перед… в холле отеля. Чао!
Моя будущая гостья повесила трубку, а я так и не разобрался, был ли то голос Юко или Аюми. Говорила ли она по-португальски или по-испански? Я подбросил монету: выпадет орел — замужняя, решка — студентка. Монета упала прямо на диван цвета слоновой кости и заблистала решкой.
Я вздохнул с облегчением: при почти полном равенстве достоинств Аюми была все-таки предпочтительнее. Во-первых, она не обременена супружескими обязанностями и может проводить время как ей угодно. Во-вторых, она до семнадцатилетнего возраста жила с родителями в Бразилии в одном лесном угодье штата Сан-Паулу. Она не раз видела карнавалы в Рио-де-Жанейро, и ее японская плоть сформировалась с такими линиями и изгибами, ради которых ее потащит в постель любой из бразильских богов.
Второго звонка не было. Времени оставалось уйма, и я пошел шататься по разным другим крупным японским отелям, зная, что когда зрелый мужчина ждет девушку, у него с ней может получиться всякое: и вполне повседневное чудо, и целая ожившая легенда веков.
Все кругом являло роскошество и ярость жизни, смешивая высокие грезы с конкретностями акта любви. Под светильниками с гаммой цветов, подобранных со вкусом, сновали люди, элегантные, приветливые, что создавало атмосферу непрерывного праздника. В вестибюлях и переходах всякого рода лавочки предлагали обычные товары — люкс и безделушки, которыми заполнены все паласы мира для приманки туристов. Но некий японский шарм заставлял забыть об этом, и я бродил будто по выставке,
