спешно и специально устроенной ради моей встречи с самой привлекательной феей города. Именно в нашу честь старая императорская столица превратилась в «музей Киото», чтобы бросить к нашим ногам весь блеск своей фантазии.
Экспозиция этой выставки открывала мне разные ракурсы и аспекты чудесного города — от глубоко традиционных до новейших и футуристических. Вазы и куклы, веера и принадлежности для чайной церемонии, зонтики и кимоно, лампы и посуда, мебель и одежда, шелка и лаки — все, решительно все невероятным образом сочетало в себе запечатленную жизнь предков и самую передовую технику современности. Казалось, телевизоры, радиоприемники, мебель для офисов сработаны дизайнерами из зыбких сновидений минувшего.
Глазея вокруг, я снова и снова припоминал мои впечатления от предшествующих дней, проведенных в этой стране: уму непостижимая каллиграфия иероглифов, грациозная церемония чаепития, театр Но и театр Кабуки, мир масок и мир улыбающихся будд в храмах и святилищах.
Меня пленяли также своей лирикой и поэзией кусты и заросли ириса, азалии, донника, живые зеленые изгороди с крупными белыми цветами разных видов, поля камелий и тюльпанов, целые сливовые и вишневые рощи в цвету. Все это роскошество флоры окружало монастыри, заснувшие чистым и безмятежным сном на залитых солнцем холмах. Я искренне полюбил эту ботанику, свойственную одной лишь Японии.
В двенадцать тридцать Аюми Факуда не пришла. Не было ее и немало минут спустя. Я исшагал весь холл вдоль и поперек, каждый квадратный метр, как полотерная машина. Подошел к приемной стойке: нет ли письма или записки для номера 1629. Нет, сэр! И в самом деле, цифры моего номера не светились на табло. В час с четвертью — никакого признака присутствия моей студентки! Ожидание представлялось мне тем более долгим, что молодые люди вокруг, тоже пришедшие на свидание, быстро обретали своих подруг. Парочки и стайки друзей радостно щебетали, переполняя и без того полную до краев чашу моего терпения.
Протекло еще пятнадцать минут той пятницы 13 мая. Больше обманывать самого себя нельзя! Я устремился к лифтам. У дверей одного из них стояла пленительная как никогда, потому что была в традиционном, в древнейшем кимоно, Юко Мацумото!
— О-о, как я рад! И как виноват! Прошу простить меня. Давно вы меня ждете?
— Примерно час, — с неизменной приветливостью ответила она, кланяясь и складывая руки ладонями.
— Еще раз прошу извинить меня. Я просто запутался сам и искал вас повсюду, но только не здесь. (Это было и ложью и правдой одновременно.)
— Может быть, вы неважно себя чувствуете?
— Нет. Но меня мучила мысль, что вы не придете.
— Напротив, я была уверена, что мы обязательно увидимся.
— Вы, наверное, сильно проголодались. Я заказал столик в ресторане на девятнадцатом этаже.
— Прелестно! Это один из лучших ресторанов Киото.
— Спасибо, тысячу раз спасибо за то, что вы пришли.
Мы завтракали в отдельном кабинете при свечах. Во всей обстановке царило какое-то взаимное притяжение между подушечными сиденьями татами, шелковыми ширмами, белоснежными передниками официанток, лакированной столовой посудой, крошечными, но многочисленными порциями экзотических кушаний и наконец аппетитной и одновременно изящной молодой женщиной, моей гостьей. Ее золотистая кожа мерцала в полусумерках, как зарумяненная корочка, как расставленная на столе пища богов с непонятными названиями: тамари, тефу, суши, камабоко, иокан.
— Блюда нашей кухни, — говорила она, — привлекают не только вкусом, но и видом. Танизаки Хуниширо сказал: «Японская кухня — это такая вещь, которую созерцают, а еще лучше — размышляют над ней в полутенях-полусвете, медицируют».
Да, мягкое освещение усиливало прелесть всего убранства, обслуживания, напитков, кушаний, свечей, кожи Юко и моего ненасытного аппетита.
К концу завтрака, после двух часов беседы, непринужденной как детский лепет, мы были опьянены и откушанной снедью, и восставшими фибрами души и тела. Я чувствовал себя созревшим для игр теней и света еще более утонченных.
— Редко бывал я столь счастлив в обществе женщины, — томно произнес я. (На сей раз это была сущая правда.)
— Да, хорошо быть вместе, — поддержала она.
— Могу я вам предложить небольшую прогулку по Киото, кстати полезную после завтрака?
— Сегодня как раз можно. У меня случайно выдался выходной. Я только позвоню мужу на работу.
Выйдя из отеля, мы с опаской и озираясь пересекли несколько авеню, которые кишели людьми и машинами, как в Токио. Юко сразу решила направиться к пешеходным улочкам, где можно было фланировать беззаботно. Там я с разинутым ртом останавливался на каждом шагу, умиляясь воплощениями земного рая на крохотных участках вокруг деревянных домов и домиков.
Подобранные, как подбирают мозаику, эти зеленые участки представляли собой целые пейзажи в миниатюре. Они умело подражали дикой природе с ее сочетаниями зеленого, серого, серебряного и вмещали в себе водопады, камни, островки, пляжики, развешанные повсюду светильники, черепах в водоемах.
Каждая остановка была своим, особым праздником: свежесть и свет, незнакомая цветовая гамма, асимметрия линий, обилие форм — все это добавляло к моему опьянению жизнью великую тайну японского мироощущения.
— Вы были уже в садах Киото?
— Да, мои друзья из пен-клуба водили меня в Капуру и в Сайхо, а еще в Гингаку.
— А в Рьоань?
— Туда тоже. Сады меня ослепили. Но я и не подозревал до вот этой нашей прогулки, что вокруг каждого жилища, построенного в традиционном стиле, можно воспроизвести в уменьшенном виде всю их прелесть и изящество. Нигде в мире не встретишь прямо в центре города такие местечки, исполненные чуда и свободной фантазии. Как будто попал в древнее святилище где-нибудь в диких горах и забываешь, что в двух шагах — современная, новейшая Япония!
Растроганная до слез моими чувствами к ее стране, Юко принялась рассказывать о японских садах. Ее испанские слова превращались то в камешки, выложенные в прозрачной речке для обозначения брода, то в извилистую тропу, по которой можно двигаться не иначе, как в состоянии высокой духовности. Сначала мы перенеслись в пятый век по Рождестве Христовом, во дворец императора Ришью. Я созерцал вишни в цвету, которые бросали свои тени на его ладью, в которой он прогуливался по глади озера. Лепестки дождем сыпались в широкую чашу, которую он держал в протянутой руке.
В том же столетии мы были гостями императора Кенсо. Он пригласил нас в павильон, возведенный над искусственным протоком со множеством извилин. Каждый приглашенный должен был, наполнив вином свою чашу до половины и опустив ее в воду, сочинить поэму за то время, пока чаша не выйдет из протока, пройдя все его повороты.
Наша словесная прогулка продолжилась затем в четырех садах, высаженных и сооруженных в одиннадцатом веке принцем Женжи ради удовлетворения фантазий своих любовниц — мадам Марасаки, мадам Акаши, мадам Акиконому и еще одной сельской дамы по прозвищу Горячий Цветок. Все эти красотки часто меняли на себе кимоно, чтобы попасть в тон окружающей местности. Каждое время года ласкало их
