взоры волнами глициний, вьюнков, хризантем, орхидей, лотосов, донника, азалий, пионов. Перечисляемые Юко цветы так близко склонялись и тянулись ко мне, что застилали ветвистое древо ее рассказа, зато заставляли вибрировать ветвь, или целое древо, в ширинке моих брюк.
В один прекрасный вечер 1629 года я в экстазе восхищения уронил и разбил фарфоровую чашку, распивая чай на террасе, построенной по задумке одной принцессы, чтобы глядеть весну. В карих глазах Юко Мацумото плыли луны. С террасы открывался превосходный вид на озеро, мосты, острова. Созерцая все это великолепие, я слушал, как Юко перешла к изложению старых и строгих правил и принципов садостроительства, о которых написано в сочинении «Сакутеи-ки», принадлежащем перу Ташибаны-но- Тосицуны, большого специалиста своего времени по цветам и камням.
Правила эти неукоснительны и содержат много запретов. Их надо знать, прежде чем приступать к созданию сада, к его планировке, к размещению вод, валунов и гальки, бамбуков, водопадиков и островков, где будут проживать черепахи. Она рассказала также о разных категориях садов: сады на склонах (цуки- яма), плоские сады (хира-нива); те и другие, и все прочие подчиняются эстетическим нормам шин-го-со, которые действуют как мера и веха не только в садосозидании, но и в каллиграфии, живописи и икебане, искусстве размещения цветов в букете.
Юко представила моему воображению ровную площадку тридцать на десять метров, покрытую белым песком с аккуратно проведенными параллельными бороздами, прямыми как стрела, идущими по длине площадки. На бороздах расставлено пятнадцать камней пятью группами: два, три, пять, снова два, три. Ни цветов, ни деревьев, ни крохотного ростка.
— Вы поняли, конечно, — сказала она, — что такой сад выдержан в стиле скульптурной пластики Дзэн. Воображение обретает в нем полную свободу. Можно до бесконечности представлять себе самое разное: райские острова, разбросанные по молочному морю, тигрицу, подставляющую сосцы тигрятам, преграды, встающие на жизненном пути, принца с девятью племянницами и пятью племянниками, священные эпизоды из земной жизни Будды. Попробуйте мысленно созерцать этот сад и скажите со всей откровенностью, какие мысли или грезы он вам внушает.
Я принял на миг позу мыслителя и не замедлил поделиться с Юко Мацумото быстро полученными результатами:
— Я вижу встающее пламя, которое тянется к абсолюту. И это пламя разожгла в моем воображении японская женщина-цветок, женщина — целый сад цветов. И мы сидим весенним вечером на берегу горного озера…
— Спасибо за поэтический взгляд на японских женщин.
— Ну как не чувствовать себя юным поэтом рядом с вами? Мы уже больше часа бродим среди диких вишен. Может быть, мне крупно повезет, и я увижу в лунном свете шестнадцатый камень не виданного мною сада.
— Неужели вы умеете видеть шестнадцатый камень?
— Да. И мне помогает в этом каждый новый угол зрения при взгляде на вас.
Юко густо покраснела и подняла на меня удивленные глаза.
Я крепко прижал ее к себе одной рукой, а пальцами другой принялся нежно теребить мочку ее уха. Потом поцеловал в левый глаз. Я прижимался к ней весь и мысленно пожирал, охваченный чудовищным аппетитом. Сквозь тонкий шелк ее кимоно я чувствовал ее пульсации и вибрации, как будто происходило переливание красных шариков крови от одного к другому. Мы прижались еще плотнее. Тут она быстро отвела губы, отстранила пунцовое лицо. Рука моя оставалась на ее затылке, где волосы сходились в пучок японской прически под кимоно. Так что совсем она от меня не отшатнулась. Напротив, обнадеживающе проговорила тихо:
— Не здесь, мой юный поэт. Здесь много света.
Мой Мефистофель между ног взыграл, предвкушая, как гурман, изысканное блюдо ее двустворчатой раковины тоже между… в таком же самом морфологическом пространстве, — блюдо, достойное всяческой медитации в полусвете-полумраке.
— Давайте возьму такси до отеля, — все еще не совсем уверенно предложил я.
— Нет, в отель не поедем. У меня дома свет приятнее и тени ложатся мягче.
До самого ее дома, уже за пределами Киото, мы ехали в такси молча. Лишь руки наши разговаривали оживленно, касаясь то ее коленей, то моих. Солнце светило ярко, но уже клонилось к закату. А настроение у меня было утреннее: мои банановые листья все радостнее поворачивались и поднимались к рассвету дня по мере того, как я все больше ощущал жизненную силу этой молодой женщины.
Мы подошли к ее вилле по тропе, грациозно вившейся между ив, вишен, слив, кленов и под сводами каких-то очень высоких деревьев, которые были мне незнакомы. Разные камни и камушки, расставленные по бокам тропы, казалось, уже давали настройку нашему ближайшему будущему, как настраивают концертное пианино.
На первой же ступени на веранду мы сняли обувь. Я молча следовал за Юко, огибая сооружение из нескольких помещений, соединенных друг с другом деревянными галереями цвета свежего меда. Она не стала входить в центральный павильон. Мы прошли еще метров пятьдесят, пока не добрались до небольшой комнаты, устланной тремя татами. Комната выходила к самой глубине сада и предназначалась для чаепития. Обстановка строгая и скромная. В вазе на низком столике — цветок вьюнка.
— Добро пожаловать, — пригласила она меня расположиться на татами.
— Ваш супруг обычно возвращается поздно?
— Нет, он не задержится. За чашкой чая мы узнаем его мнение о том, что с нами произошло.
— Да-а-а? И это не будет для него драмой?
Я живо представил себе, как самурайский меч касается моей шеи разгульного западного махо.
— Ицумо Ишимацу — свободомыслящий и безмерно великодушный человек.
— И даже способен закрывать глаза на вашу неверность?
— Ложь исключена из наших отношений. У нас другие правила жизни. К тому же за все восемь лет замужества у меня впервые появляется чужой мужчина.
— Весьма польщен. Но должен признаться, что не разделяю взглядов вашего мужа. Как христианин, сочетающий в себе вожделение и ревность, как собственник, наконец, я повел бы себя подобно допотопному яростному ящеру!
— Нет. Даже сами понятия обмана, измены, ревности, виновности всегда шокировали Ицумо и меня. Они стали чужды нам с того дня, как мы осознали две вещи, две реальности жизни: любимая жена у домашнего очага недостаточна для удовлетворения потребностей мужа; любимый муж тоже редко удовлетворяет не менее сильные аппетиты жены. Согласитесь, что такова правда практически всякой супружеской жизни.
— Да, таков тяжкий крест любого брака, заключенного по любви или не по любви. Но все-таки, разве могут мирно уживаться супруги, которые пользуются одинаковой степенью эротический свободы?
— А почему бы и нет? Когда у Ицумо было первое приключение в Италии, куда он поехал без меня, он, вернувшись в Киото, в первый же вечер признался мне во всем. Вы скажете, как тут избежать классической семейной сцены? Да так: мы без эгоизма и лицемерия дали оценку нашим сексуальным нуждам, каждого из нас. Признав взаимность такого рода, мы допустили и возможность мимолетных связей. Но при одном условии: они не должны ставить под угрозу наши главные ценности.
— Какие?
— Счастье быть вместе рядом с нашими тремя детьми. После времен и эпох оскорблений и унижений у нас искусно обрабатывают чувство, чтобы придать ему изящество, создать японскую грезу, не причиняющую никакого зла ни нашим соседям, ни кому бы то ни было в мире. Синтоистская вера крепко привязывает нас к каждой духовной и материальной вещице, грани нашего архипелага: к живописному уголку природы, к легендарному искусству разведения садов, которое так вас взволновало, к нашей чудесной способности примирять традицию и будущее. Нам помогает в этом могучая сила воображения и изобретательности.
— А какое же место занимает Эрос в этом японском чуде?
