простой красной одежде. Два черных жучка, исследовавшие мертвое лицо, шмыгнули в солому на полу и затаились.
Марбери отвел взгляд.
— Зачем он лишил себя жизни? Он что, думал, я его убью?
— Его? — Тимон покачал головой. — Его вы не смогли бы убить.
— Тогда почему?..
— Он убил себя, потому что не мог перенести мысли, что в таком состоянии встретится со мной.
— С вами? — Марбери сглотнул.
— Он знал, что я работаю на вас. Он знал, кто вы такой.
— Как он мог… Погодите. Вы сказали, что при нем было секретное предписание? О чем?
— Вы заметили, что он одет в красное? — Тимон вздохнул. Он словно не слышал вопроса.
— Что? — сбитый с толку переменой темы, переспросил Марбери. — Это одежда священника, не так ли?
— Не совсем так, — наставительно поправил Тимон. — Обычный красный коршун имеет красную, словно покрытую кровью грудку. Его светло-серые крылья — клинки, рассекающие воздух. Он падальщик, стервятник. Он, убитый, любил этих птиц. Он считал их своими коллегами, сотрудниками. Вот почему он одевался в красное.
— Кем он был? — Марбери стоял над телом, забыв спрятать в карман яйцо. Он тихо попросил: — Расскажите мне о нем.
Воробей на солнечном дворе нашел червяка, проглотил его и, чирикая, вспорхнул в воздух.
— А если я вам скажу, — медленно проговорил Тимон, — что этот человек был главным врачом королевы Елизаветы?
Марбери уронил яйцо.
— Лопес?
— Доктор Родриго Лопес не раз спасал королеве жизнь, а позже был обвинен в попытке отравить ее. Лопеса повесили, протащили по улицам и четвертовали — на виду у ликующей толпы, вопившей: «Еврей, ев-рей!»
— Доктор Лопес действительно был евреем, — упирался Марбери, — хотя никто не верил, что он совершил то преступление, за которое был казнен.
— А если я попрошу вас обдумать гипотетический вопрос: что, если он не умер в тот день? Что, если он умер вчера на лондонской дороге?
— Нет, это не Лопес, — опомнился Марбери. — Тысячи людей видели смерть Лопеса.
Тимон снизу вверх взглянул на Марбери.
— Можете мне верить: подмена при подобной казни вполне возможна. Голова человека, которого все сочли Лопесом, была закрыта черным мешком. И одет он был в любимый цвет доктора Лопеса, кроваво- красный.
— Но кто стал бы спасать его таким способом? — Чтобы устоять на ногах, Марбери оперся на борт королевской кареты. — И зачем?
— Многие могущественные особы, — ровно ответил Тимон, — находят полезным вербовать слуг из числа мертвых.
— Я не верю, это не доктор Лопес, — отбивался Марбери. — А если бы и он, я не поверю, что он служил английской короне. Лопес — еврей, обвиненный — пусть несправедливо — в покушении на августейшую особу. Английский монарх не примет такого на службу. А кто, кроме короля, мог обладать такой властью, чтобы выхватить человека из камеры смертников…
Марбери словно громом поразило. Он боялся взглянуть на Тимона. Тот тоже отводил взгляд.
— Что такое, декан Марбери? — Тимон натянул попону на лицо мертвого.
— Папа… — Марбери едва шевелил губами. — Вы хотите меня убедить, что он был агентом папы?
«Что я делаю? — думал Тимон, садясь на сено. — Зачем я пытаюсь подсказать ему, кто я такой? Зачем?»
32
В ту ночь, вскоре после полуночи, Тимон оказался у некой кембриджской мясной лавки. Накарябанная второпях вывеска уведомляла, что она закрыта до дальнейших объявлений. На двери висел похоронный венок. Небо над лавкой, словно проникшись сочувствием, было черным. Ни луны, ни звезд — ни малейшего лучика света не освещало улицу.
День прошел для Тимона как во сне. Марбери, как он догадывался, провел утро, обдумывая, что он скажет одиннадцати осиротевшим детям Лайвли. Тимон потратил эти часы, пытаясь разобраться, почему декан Марбери кажется ему ближе, чем Пьетро, его ученик. В конце концов он похоронил тело Пьетро Деласандера в неглубокой могиле и постарался забыть о нем.
К девяти часам Тимон отправился в кровать, надеясь уснуть, но нашел на одеяле записку: «Мы ждем в молитве».
Любой счел бы, что записка написана одним из переводчиков, возможно, самим Марбери. Смысл ее был темен, однако представлялся вполне невинным. Но не Тимону. Тот узнал почерк. Когда стрелки часов сходятся на двенадцати, они напоминают руки молящегося. Тимон понял, что трое будут ждать его в этот час в условленном месте: в пивной на пользующейся самой дурной славой улице Кембриджа.
«Такие хитрости — для мелких умов», — думал Тимон, уставившись в записку.
Он понимал, что перед встречей с этими людьми следует несколько часов отдохнуть или помолиться, но вместо этого достал трубку и вдохнул чуточку, совсем чуть-чуть, смрадного дыхания дьявола.
К тому времени, когда он подошел к вонючей Мясницкой, видения успели рассеяться. Осталось на языке и пугающая, безрассудная готовность ко всему. Для его пылающего сознания все было равно. Пинта эля в глотку или та же глотка, вспоротая ножом, — никакой разницы. Что бы ни ожидало его в питейном доме, сейчас ему последствия встречи с дьявольской троицей были безразличны.
Добравшись до таверны, он ударом распахнул дверь и мельком оглядел помещение. Никто не обернулся в его сторону.
Скрывая свойственное ему угловатое изящество, он, сгорбившись, прошел к деревянной стойке. Облокотился на нее и поймал взгляд молодой женщины в платье цвета имбиря. В один из прошлых визитов он узнал, что девушка — дочь хозяина. Звали ее Дженни, и ей едва исполнилось шестнадцать. Многие из завсегдатаев украдкой бросали на нее взгляды.
— Эля, пожалуйста, — хрипло попросил Тимон. Его голос почти потерялся в гомоне зала. «На сухую глотку я точно не собираюсь встречаться с этими, в задней комнате», — думал он.
— Пожалуйста? — Девушка обернулась к нему. — Нежная душа в городских дебрях! Будет вам эль. Я помню вас, святой отец. В нашей округе нечасто увидишь черные одеяния.
С этими словами она отвернулась, подхватила со стойки несколько кружек и ускользнула куда-то. Он смотрел ей в спину. Девушка скользила, как конькобежец по льду. Он готов был поверить, что ноги ее не касаются пола. Кожа ее походила на подсвеченный изнутри розовым алебастр. Коса была сплетена из золотистого шелка.
Девушка скрылась в кухне и почти сразу вернулась с кружкой. Тимон заплатил ей вдвое против положенного.
— Здесь слишком много, — смутилась Дженни.
— Слишком мало за такую услугу. — Тимон понятия не имел, зачем подарил ей деньги.
— Я хотела сказать, — виновато продолжала она, — мне за всю жизнь столько сверху не давали.
— Трудно поверить, — улыбнулся ей Тимон. — Столь очаровательной девице?
Она расслабилась. Такой разговор был ей понятен.
— Ну-ну, — глаза ее ярко вспыхнули. — Чтобы священник так вот заигрывал с девушкой!
— Я не заигрываю, — просто сказал Тимон. И мысленно добавил: «Я сознательно оттягиваю встречу в задней комнате».
