всем святым и вот этим, что бывает нужно лишь в конце всех концов, если только возможно, передумать и взять обратно свое решение! Сделайте это во имя святого места, святой страны, где была взята эта земля!
— А, ну! — произнес Лузи и отвернулся, чтобы не смотреть на то, что преподнес ему Аврам, и видно было, что он недоволен тем, что Аврам сделал ставку на то, с чем нехорошо обходиться как со средством воздействия. — Нет! — отказался Лузи.
А если бы тот же посторонний попал в смежную комнату, он увидел бы Сроли Гола, приложившего ухо к двери и, видимо, стоявшего в таком положении весь вечер, с самого начала беседы между Лузи и Аврамом, стараясь не пропустить ни слова, ни слога из того, что говорилось в комнате. Можно было видеть, как меняется выражение лица у Сроли — от веселого к все более и более радостному — по мере того, как Лузи приближался к концу своей исповеди. А когда Сроли услыхал, что Аврам пытается отговорить Лузи от его намерения, а Лузи не соглашается и не идет ни на какие уговоры, тогда, будь поблизости посторонний, он бы заметил, что на лице Сроли появилась радостная улыбка, что он готов выразить вслух свою радость… Не исключено также, что Сроли не ограничился бы одним смехом, — вполне вероятно, что он тихо, дабы никто за дверью не догадался, пустился бы в пляс… И еще более вероятно то, что он постучал бы в дверь, чтобы его впустили, а войдя, не говоря ни слова и ничего не объясняя, в присутствии Лузи и Аврама пустился бы в пляс.
Да, Сроли был очень рад и доволен… Ему сегодня выпало большое счастье: он услышал из уст Лузи то, что давно ожидал услышать и к чему подталкивал его с тех пор, как познакомился и с ним… Особенно Сроли озаботился этим в последнее время, когда произошла история с Михлом: Лузи был взбудоражен тем, как город обошелся с Михлом, доведя его до голодания и болезни. Тогда Сроли начал подливать масло в огонь, указывать и напоминать Лузи о том, что к конфликту с городом следует относиться серьезно, поскольку на борьбу с противниками у Лузи не хватит пороху. И Сроли увидел, что к склонности Лузи остаться в одиночестве прибавляется еще и то, что он осознал собственную причастность к делу, которое может плохо кончиться не только для него самого, но и для общины, которую он представляет, а также то, что было бы лучше уступить место руководителя другому. Увидав это, Сроли начал прилагать все возможные усилия к тому, чтобы Лузи не впутывался в дело Михла. Ради этого он, как мы рассказывали, привел Михла к нему в дом, чтобы показать Лузи, на что способны озлобленные люди и что могут сделать с человеком его противники. Лузи следует помнить, что и другие могут разделить участь Михла, когда имеют дело с врагами, которые ни перед чем не останавливаются, если считают, что нужно убрать с пути того, кто им мешает.
Так же как Аврам носился со своим мешочком со святой землей, Сроли носился с затаенной надеждой на то, что ему удастся увести Лузи из города, заставить его отказаться от руководства общиной и поселиться в каком-нибудь заброшенном местечке, а еще лучше и желательнее, чтобы домом ему стал весь мир, чтобы он вместе со Сроли переходил с места на место и лишь время от времени оставался где-нибудь на день или на ночь.
Эту надежду он питал давно. И теперь, когда услыхал, что и Лузи готов к такой жизни, Сроли возликовал, от радости ему хотелось пуститься в пляс, чтобы никто его не видал, или же постучаться в комнату к Лузи и расплясаться там…
Так оно, вероятно, и случилось бы. Но в это время дверь в сенях отворилась. В кухню, а оттуда в переднюю комнату, где находился Сроли, вошла женщина, закутанная в шаль, защищавшую ее от сильного мороза. Она спугнула Сроли и прервала беседу Лузи с его гостем…
Это была жена Михла Букиера — высокая, худая женщина, которую шаль делала еще выше и тоньше. Она вошла тихо, но изнутри нее, казалось, исходило какое-то глухое рычание. Она шла долго от своего дома, шла с великой болью, однако на улице ничем себя не выдавала. Здесь же, как только переступила порог дома и увидала Сроли, больше уже сдерживать себя не могла и в отчаянии вскрикнула:
— Люди! Бегите к Михлу! Он кончается… При последнем издыхании.
Так и оказалось. В тот вечер Михла хватил второй и уже последний удар… Все лицо у него улыбалось, из всего рта, а не только из уголка, текла слюна. Он сразу посинел, как селезенка, стал качаться на месте, где сидел или стоял, и, когда жена увидела такое и повела его к кровати, она еле успела это сделать, потому что Михл уже не был самим собою, разбита была не одна, а обе стороны его тела, он отяжелел, и его пришлось волочить. А когда жена кое-как уложила его на кровать и стала спрашивать, кричать: «Михл, что с тобой? Михл, почему ты молчишь? Скажи хоть слово, Михл!» — он, несмотря на усилия и на искреннее желание, ответить не мог ни словом, ни выражением лица. В первую минуту он как-то беспомощно улыбался, но потом и улыбка погасла. Михл застыл, и жизнь, еще теплившаяся в нем, вырывалась наружу только хрипами из груди, которая то вздымалась, то опадала…
— Михл!.. — воскликнула женщина, увидав, что он кончается и что никакой доктор тут уже не поможет. Тем более были беспомощны она сама и старшая дочь Эстер, которая, по сути дела, была еще ребенком.
Она схватила шаль и хотела бежать к соседям. Но тут же вспомнила, что после той истории, которая произошла с ее мужем, соседи от него отвернулись… Тогда пришла в голову мысль о Лузи, с которым Михл сблизился прошлым летом, когда Лузи, приехав в N, провел у них субботу. Вспомнила она и о Сроли, который после смерти ее сыновей не раз посещал их дом, а однажды позаботился о дровах и дал деньги на расходы по дому и на ограды вокруг могил покойных детей. Знала она также, что Сроли находится в дружеских отношениях с Лузи, так что, придя к Лузи, она, возможно, застанет там и Сроли. Перед уходом жена Михла наказала старшей дочери, чтобы та сидела у постели отца, так как его нельзя оставлять одного, он кончается… Горе ей и детям, которые остаются без отца, без кормильца, как посреди открытого моря…
Малые дети боялись оставаться дома без матери, они обступили старшую сестру и держались руками за ее платье. Но и сама старшая дочь боялась подойти ближе к отцу, стояла не у изголовья, а у дальней спинки кровати, трясла ее и смотрела на Михла, чье дыхание с минуты на минуту становилось короче и реже.
— Не умирай, папа… На кого ты нас оставляешь?.. — кричала она.
А между тем мать, жена Михла, на холоде, покрыв голову шалью, торопилась добежать до Лузи. На улице она сдерживала плач и только время от времени всхлипывала, и из груди у нее вырывалось приглушенное рыдание. Но когда она вошла в дом и увидала Сроли, хоть и стоявшего к ней спиной, она невольно вскрикнула: «Люди!»
Сроли в испуге обернулся. Тут же отворилась дверь из второй комнаты, где находились Лузи и Аврам, и оба они показались на пороге. Все стали спрашивать, что случилось; когда жена Михла рассказала о происшедшем, все тут же оделись: первым — Сроли, вторым Лузи, а за ним и Аврам, который тоже пожелал пойти к Михлу.
Войдя к Михлу в дом, пришедшие застали его в последние минуты жизни. Спрашивать его о чем-либо было уже ни к чему, все стояли возле кровати и ждали того, что неминуемо должно было произойти, — вздоха, исходившего уже не из груди Михла, а откуда-то из горла.
И вот Михл испустил последнее дыхание… Сроли подошел к нему и проделал все, что полагается: приложил к носу перышко и увидел, что оно не шевелится, потом прикрыл умершему глаза, расправил руки и ноги и накрыл лицо. Вскоре он и в доме распорядился: увел жену и детей, которые плакали навзрыд, глядя на Михла, лежавшего неподвижно с закрытым лицом.
Потом Сроли мигнул Авраму, чтобы тот — как более молодой и сильный — подошел к изножью кровати, а он, Сроли, встанет у изголовья, и они вместе поднимут покойного… Аврам поддержал Михла, и при этом никого из членов семьи Михла в комнате не было. Присутствовал только Лузи, который не мог смотреть, как коченеет труп Михла, как он тяжелеет и с каким трудом его спустили на пол.
Сроли стал искать в кровати и среди оставшихся в комнате вещей какую-нибудь простыню, чтобы накрыть Михла, но нигде ничего не нашел. Жена тоже перерыла весь убогий скарб свой, но простыни не нашла, потому что в этом и так небогатом доме в последнее время — после всего, что произошло с Михлом, — по причине крайней нужды было продано и заложено все до последней тряпки.
Пришлось обойтись без простыни, вместо нее взяли какое-то одеяло, которое оказалось слишком коротким, чтобы прикрыть все тело, так что либо голова, либо ноги оставались снаружи.
Потом Сроли попросил у вдовы ее субботние подсвечники, однако вместо них в доме использовались
