нашей планеты, за движение капитала, за его использование и приумножение путем минимизации убытков, что достигается за счет производства качественной продукции. Врач поддерживает порядок в механизме человеческого тела и предохраняет его от чрезмерного износа». Жан находил эту аналогию довольно мрачной, поскольку она приравнивала человека к машине, то есть, по сути, к одному из видов продукции для продажи, к товару. В конце концов, он стал медиком не для того, чтобы чинить какие-то там «механизмы»! Это мнение разделяло и большинство его собратьев, понимавших, что слепое преклонение перед техническим прогрессом способно привести к величайшим разрушениям.
— Ты идешь?
В голосе Сибиллы явственно ощущалось нетерпение.
Вот болван, за всеми этими воспоминаниями он совершенно о ней забыл! Как он мог забыть о самом главном? Жан поднялся.
Его собственные надежды еще не умерли. Что же касается социальной справедливости, о которой упоминал Марсель Террас в своем письме, разве он, Жан, не проводил целые дни в своем врачебном кабинете, полностью посвящая себя излечению тел и душ пациентов, а по ночам не карабкался по крутым лестницам на верхние этажи доходных домов к больным, находящимся на грани нищеты, с которых он далеко не всегда мог заставить себя потребовать плату? Так же как и сам Марсель, объезжавший прованские деревни в своей крошечной двуколке и лечащий невежественных крестьян, которые расплачивались с ним дарами своих курятников и огородов… И это еще не самое страшное — если вспомнить недавнюю историю с найденным в респектабельном буржуазном доме трупом, изображающим центральную фигуру в мрачной пародии на картину «Завтрак на траве»…
Кто мог совершить подобную вещь? Один человек? Маловероятно, если учесть, насколько сложно похитить труп с кладбища такого города, как Экс-ан-Прованс. Это потребовало бы участия целой группы людей, не говоря уже о некоторых предварительных усилиях — получении информации из морга, тайном похищении трупа, перевозке его в дом, несомненно присмотренный заранее… К тому же нужно было раздобыть два манекена, одеть их в мужские костюмы, намалевать декорацию — картину с купающейся в пруду женщиной…
В общем, случай как раз для Жерара и его доктора Бланша, заключил Жан, заходя в спальню и с удовольствием замечая, что Сибилла оставила две зажженные свечи на камине, отражающиеся в зеркале. Ему не нравилось заниматься любовью в полной темноте. Видимо, так проявлялась в нем натура художника, пусть и несостоявшегося: в любых обстоятельствах он должен был прежде всего видеть происходящее.
Глава 6
Первые признаки беспокойства Жан ощутил на Драконьей улице — в том месте, где некогда располагались зерновые склады аббатства Сен-Жермен, в XV веке превращенные в нечто среднее между приютом и тюрьмой для бедняков, больных сифилисом. Парижский парламент издал указ, запрещающий им появляться на улицах города — под угрозой виселицы! Однако внезапный дискомфорт в области солнечного сплетения не имел ничего общего с близостью этого карантинного заведения былых времен. Происхождение душевной тревоги становилось очевидным для Жана по мере того, как он взбирался по узкой витой лестнице: он совсем забыл о просьбе рыжеволосого парнишки помочь в поисках его сестры. Как бишь ее зовут? Одетта? Он всегда плохо запоминал имена… Полина, наконец вспомнил Жан. Полина, больше известная как Полетта. Но он не сдержал обещания, данного мальчику, чей умный и серьезный вид не мог скрыть глубокой тревоги. Анж Мопен. Как теперь посмотреть ему в глаза? Жану оставалось лишь надеяться, что девушка вернулась сама — как будто это могло оправдать его забывчивость.
В коридоре, где на этот раз Жан оказался без проводника, ему служили ориентиром крики младенца. Направляясь к комнате семьи Мопен, Жан несколько раз останавливался, чтобы перевести дыхание. После целого дня хождений по вызовам он бы гораздо охотнее вернулся домой, но с момента появления на свет маленького Раймона прошло четыре дня, и он хотел убедиться, что с матерью и младенцем все в порядке, даже понимая, что не получит за визит ни гроша. Так или иначе, он обещал зайти. Крики младенца прекратились. Оказавшись перед дверью, Жан постучал.
— Кто там?
Жан узнал голос мальчишки.
— Доктор Корбель.
Дверь открылась. Мать сидела за столом, приложив младенца к левой груди, — этим объяснялось внезапное прекращение его плача. Жан приблизился. Судя по тому, с какой жадностью ребенок сосал грудь, он был абсолютно здоров. Лицо матери выглядело уже не таким осунувшимся. Но из-за многочисленных беременностей и тяжелых условий жизни у нее был такой же усталый вид, как почти у всех пациенток Жана старше тридцати лет. Женщина подняла голову и взглянула на него.
— Это так любезно с вашей стороны — навестить нас, — сказала она и снова перевела взгляд на ребенка.
Жан присел на корточки. Он видел только ручки младенца с крошечными пальчиками и головку, покрытую светлым пушком, в котором, однако, уже заметна была будущая рыжина. Ребенок жадно присосался губами к материнской груди и, судя по всему, не собирался ее выпускать.
Жан обернулся. Две младшие девочки, обе рыжеволосые, чистили овощи над эмалированной миской, а их старший брат куда-то исчез. Жан даже не услышал, как тот вышел из комнаты. Послышался слабый звук, похожий на звон колокольчика. Что это? Мать с младенцем были единым целым, замкнутой вселенной, отрезанной от окружающего мира. Ну что ж, по крайней мере, у женщины есть молоко и она способна сама кормить ребенка. Кажется, она была очень довольна этим. Десятки раз Жану доводилось быть свидетелем подобного зрелища, и оно всегда вызывало у него чувство полного покоя. Но сейчас женщина кормила младенца с какой-то излишней страстью — она словно бы хотела полностью раствориться в этом занятии, чтобы не думать ни о чем другом.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Жан. — У вас не было кровотечений?
Женщина снова посмотрела на него и молча покачала головой из стороны в сторону в знак отрицания.
— Вы хорошо питаетесь?
— Мои дочери готовят суп, — рассеянно ответила женщина и кивнула на обеих девочек, которые с самого его прихода не проронили ни слова.
— Вас не побеспокоит, если я осмотрю пупок ребенка?
— Малыш такой голодный… Он снова начнет кричать.
— Это займет всего пару минут, — с улыбкой произнес Жан. — Итак, я взгляну?
Женщина попыталась отстранить младенца, но он не хотел выпускать груди. Лишь когда грудь напряглась от усилия, он выпустил ее с громким хлюпающим звуком. Жалобный крик тут же раздался снова. Жан подхватил ребенка, уложил его на кровать и распеленал. Пеленки были чистыми, повязка, закрывающая пупок, — тоже. Умелым движением руки Жан осторожно отодвинул компресс, затем, убедившись, что все в порядке, вернул его на место и снова передал младенца матери. В тот же миг ребенок инстинктивно отыскал грудь и принялся сосать. Его слезы мгновенно высохли.
— Через пару дней остаток пуповины отпадет сам собой, — сказал Жан. — Ваш Раймон — очень хороший, здоровый малыш. А где ваш муж?
— Он работает на стройке, неподалеку от Пер-Лашез, — ответила женщина. — Оттуда ему далеко добираться. Но скоро он уже должен прийти.
Жан машинально заметил, что это от нее дети унаследовали рыжие волосы и бледность кожи. Раньше она наверняка была хорошенькой — это и сейчас было еще заметно. Особенно сейчас, когда она с нежностью смотрела на ребенка и выглядела такой безмятежной.
— Ну что ж, я пойду, — сказал он, помолчав.
— Сколько я вам должна, доктор?
— Ничего. Я ведь обещал вам зайти. Я живу недалеко отсюда.
