— От нее самой.
— Но… ты сказал, что Бланш ничего не захотел слушать… — пробормотал Жан, пытаясь унять охватившее его смятение. Он был совершенно оглушен этими неожиданными сведениями, свалившимися как снег на голову. История с портретом была примечательна. Но Люсьен Фавр, один из наиболее известных парижских богачей… Все это казалось почти невероятным. Однако гипотеза Жерара оживила его самые безумные надежды. Жан чувствовал, что его мозг буквально пылает.
Жерар сделал резкий жест, словно отбрасывая неприятное воспоминание:
— Он меня выслушал. Но в конце концов разговор зашел в тупик. Перед тем как меня выпроводить, Бланш снова вернулся к своей излюбленной теории о вырождении, прогрессирующем из поколения в поколение.
— И что это значит?
— Человек, у которого наличествуют признаки вырождения, может стать великим ученым, великим деятелем искусства, отличным администратором, но неизбежно обнаружит глубокие нарушения морального порядка. Он будет использовать свои выдающиеся способности как на благие цели, так и на удовлетворение своих наиболее порочных склонностей. Обычно в связи с этим вспоминают безумных ученых, особо изощренных преступников или знаменитых проституток. И среди них — лишь ничтожное меньшинство поистине великих людей. Бланш просто упивался всеми этими теориями, пока наконец не вспомнил, о чем идет речь в данный момент. — Жерар слабо улыбнулся. — Тогда он выразил возмущение, что кто-то может подозревать в неблаговидных делах Люсьена Фавра, и в конце концов спросил, упоминала ли вообще Нелли Фавр имя Эдуара Мане. Видимо, он вел к тому, что утверждения моей пациентки, скорее всего, результат душевного расстройства… Мне ничего не оставалось, как убраться подобру-поздорову, — с горечью заключил он.
— Так что, ты не доверяешь мнению Бланша? — сказал Жан. — Но он вроде бы считается светилом…
Жерар вздохнул:
— Конечно, он проделал огромную работу. Но по сравнению с Шарко он просто динозавр. Тот у себя в Сальпетриере открывает просто сказочные возможности по исследованию мозга. Но он считает, что для этого нужно очень внимательно прислушиваться к речам пациентов.
— Даже если это полный бред?
— В основе любого бреда лежит какая-то причина. Скажи, ты мне доверяешь?
Жан обратил на своего друга долгий пристальный взгляд:
— Ты хочешь сказать, что богатый и известный человек, рискуя все потерять, стремится таким образом удовлетворить свои творческие потребности?
Жерар пожал плечами. Сомнения Жана передались ему.
— Как тут быть полностью уверенным? Из того, что сообщила мне его мать, я заподозрил его в причастности к убийству будущего отчима. Здесь все ясно — он не хотел лишиться большей части наследства. Вообще, во всем этом есть некая логика: наследственное вырождение обычно проявляется в высших слоях общества, и творческие стремления свойственны в основном людям из этого круга…
— Тебе нужно прийти к нему с визитом, — внезапно сказал Жан.
Жерар с изумлением взглянул на своего друга.
— Под каким предлогом? — спросил он, явно ошеломленный такой перспективой.
— Но ты же лечащий врач его матери.
Жерар с сомнением наморщил лоб. Предложение друга казалось ему почти неосуществимым. Да, Нелли Фавр была его пациенткой, но разве сможет он противостоять ее сыну? Явиться к нему в особняк и поведать о своих подозрениях? Или напрямую обвинить его в преступлениях, чтобы посмотреть, какова будет реакция?..
— Но если он догадается, в чем я его подозреваю, и эти подозрения окажутся ложными, то я потеряю место.
— Что это значит по сравнению с жизнью Сибиллы?
Эти слова достигли цели: все доводы Жерара рухнули. Сибилла… Это действительно был самый сильный аргумент. Ради нее сын пастуха готов был противостоять сыну миллионера. Жан понимал, что это рискованно, в том числе и для него, — успех такого предприятия зависел от тысячи случайностей. Но у него и Жерара не было времени на раздумья.
— Пойдем к нему прямо сейчас. Если ты скажешь, что у тебя важные новости о его матери, он вынужден будет тебя принять. Если он у себя.
Жерар с сомнением взглянул на своего друга. Внезапно его покинула всякая уверенность в собственной теории. В конце концов, Бланш вполне мог оказаться прав… Но проще всего действительно было отправиться к Люсьену Фавру. Несмотря на весь риск, который заключался в подобном шаге…
Жан также понимал, что у Люсьена Фавра есть сотни возможностей устроить или расстроить любое дело, гораздо более значительное, чем карьера начинающего психиатра Жерара Роша. То, что Жерар согласился пойти на этот риск, свидетельствовало о глубине и прочности его чувств к Сибилле.
— Ну что ж, пойдем, — произнес Жерар не вполне уверенным тоном. — Ты со мной?
— Подожди…
В голову Жану неожиданно пришла еще одна идея.
— Он вполне может догадаться, зачем ты пришел. И тогда сделает так, чтобы ни одно доказательство его вины не просочилось наружу.
— И что ты предлагаешь?
— Где он живет?
— На улице Фридланд.
— Тогда по дороге мы сделаем небольшой крюк…
— Ты о чем?
Но Жан в ответ лишь подмигнул:
— Пошли.
Нахлобучив на голову котелок и заперев дверь, Жан нагнал Жерара на лестнице, по которой тот спускался осторожными, но быстрыми шагами. Внезапно он испытал горячую признательность к своему другу, готовому рисковать врачебной карьерой ради женщины, которая ему не принадлежала. Такое самоотречение было величайшей редкостью. Впервые за долгое время Жан почувствовал надежду, хотя и понимал, что она основана лишь на бреднях душевнобольной и домыслах ее психиатра.
Глава 36
— Соблаговолите подождать здесь. Я предупрежу месье Фавра.
Сказав это, горничная удалилась, напоследок бросив на него нелюбезный взгляд, которым ясно давала понять, что человек, одетый в рубашку с потертым воротником, плохо скроенный костюм, грубые башмаки со стоптанными каблуками, выглядит совершенно неподобающе для этого места.
Оставшись один, Жерар глубоко вздохнул. До сих пор все шло хорошо. Но теперь предстояло самое сложное, и, проходя через анфиладу роскошных залов, он ощущал, что богатство и великолепие давят на него все тяжелее. Чувствуя, как ноги буквально утопают в мягком ворсе ковра савонри, он разглядывал обстановку кабинета с недоверием и даже некоторым опасением: все здесь свидетельствовало о могуществе человека, которого он подозревал в причастности ко многим преступлениям. Книжные шкафы с сотнями томов в тисненных золотом переплетах, несколько натюрмортов, мебель, украшенная бронзовыми и черепаховыми нервюрами, — среди всего этого великолепия он не знал, на чем остановить взгляд.
Жерар стал рассматривать книги, на корешках которых был золотом вытиснен герб: мастерок, кузнечные мехи, голова лошади и сноп пшеницы. Два первых символа указывали на основу нынешнего богатства семьи Фавр. Эта династия нажила свое состояние в эпоху Наполеона, когда сумела выгодно вложить средства в архитектурное преобразование Парижа и строительство железных дорог, расходящихся из столицы в четырех направлениях. Последующей эпохой двух революций семья Фавр также сумела
