— Люси?
— Что?
— Где ты?
— В Риме.
— В чем дело? Все нормально?
К этому моменту я узнал голос Клер, похожий на голос ее матери, но чуть менее звучный и модулированный.
— С нами все прекрасно. Как твои дела?
— Откуда ты узнала, где я?
— Позвонила твоим родителям. Они дали мне этот номер.
— Ну что же. Значит, я полагаю, ты сообщила полиции.
— Да, я беседовала с полицией.
— И что они сказали?
— Долго рассказывать.
— И ты поэтому звонишь. Там ведь сейчас глухая ночь.
— Где?
— Ты же сказала, что звонишь из дома. А там сейчас около трех ночи, ведь так?
Она засмеялась:
— Обожаю, когда ты начинаешь говорить со мной, как с маленькой.
— Я так говорю? Извини, я не замечал.
— Оттого-то и получается так мило. Но я сказала, что звоню из Рима.
— В Италии?
Она снова засмеялась:
— Нет, из Рима в Айдахо. Ну конечно, в Италии.
— Но…
— Суть в том, что у папы за душой, видимо, было куда больше, чем он давал понять. Дом в Калифорнии, хотя мы пока не решили, что с ним делать, плюс куча неоновых вывесок ретро, которые, как выяснилось, стоят целое состояние. Фрэнк пошарил по Интернету и нашел коллекционера, который намерен отреставрировать их и устроить при своем доме во Флориде парк неоновой скульптуры. Реальных денег мы пока еще не видели, но, по сути, я получила зеленый свет на максимальное использование моей виза-карты. Ну и учитывая, сколько мне пришлось перенести, я подумала, что заслужила небольшую передышку, чтобы осмотреться и определить, как жить дальше. Все изменилось чересчур стремительно. Помнишь, я ездила в студенческую экскурсию по Европе, когда была в колледже? Всего на пару недель. И мне всегда хотелось вернуться и все осмотреть заново и не спеша. И вот я тут. Вернее, и вот мы тут.
— Кто «мы»?
— Дэниел и я.
— Да, конечно.
— Мы побывали в Амстердаме, а потом в Париже и в Вене, а теперь мы в Италии.
— Сказка.
— Угу.
— Ну, дело вот в чем. Ведь на носу День Благодарения, так?
— Разве?
— В четверг. Так вот, я и подумала, ведь путешествовать с трехлеткой не так уж легко, и будет очень одиноко…
— Ты хочешь приехать сюда?
— А можно?
— Конечно, можно. То есть я не знаю, смогу ли я раздобыть индейку. Французы индеек не слишком жалуют. Ну а тыквенный пирог абсолютно исключается. Но я сделаю что смогу.
— Это было бы так чудесно! А об угощении не беспокойся. Я его никогда особенно не любила. Но будет по-настоящему приятно провести семейный день вместе, ты же понимаешь? А ты — практически вся семья, какая у меня осталась.
— А как вы путешествуете?
— Главным образом на поездах.
— Отлично. Мы на линии из Ниццы в Марсель, но есть и несколько прямых поездов в Италию, если не ошибаюсь. Приезжай, когда захочешь. Просто позвони мне со станции, когда прибудете, и я приеду за вами.
— Чудесно. Будем где-нибудь в среду.
— А это когда?
— Что — когда?
— Я про то, какой день сегодня? Я тут в одиночестве немного запутался.
— Сегодня понедельник.
— Ах так. Послушай, Клер.
— Да?
— Что ты собиралась сказать про полицию?
— Расскажу, когда увидимся. А сейчас мне пора. К телефону целый хвост выстроился.
Я повесил трубку и только тогда испустил громкий стон, который удерживал, точно пуканье. Я пытался говорить весело, но, сказать честно, сейчас я меньше всего нуждался в том, чтобы Клер и ее сын навязались мне на неопределенный срок под предлогом близящегося Дня Благодарения. Прожив столько лет в Америке, я все равно не помнил число Дня Благодарения, не говоря уж о том, что он знаменует. Я припомнил, как приятель Люси долго распространялся про первопоселенцев и дружественных индейцев и о всякой псевдомифологической ерунде, что мгновенно вызвало у меня припадок ГСМ, по выражению журналистов — акроним, объединяющий симптомы (Глаза Стекленеют) с панацеей (Сматываюсь). Даже Люси не очень жаловала этот «традиционный американский праздник» и, как только дети покинули дом, свела с ним счеты, отказываясь ставить на стол что-нибудь, кроме нарезанной ломтиками индюшачьей грудки и салата, с тыквенным мороженым на десерт.
В моем уединении в Ла-Советт я был счастлив, понял я теперь. Ну, не счастлив, но спокоен. С Люси я быть не мог, и у меня не было желания видеться с кем-либо до того, как полиция явится арестовать меня. И меньше всего мне требовалось, чтобы у меня гостили молоденькая женщина с ее «проблемными горестями» и ее избалованный малыш на том основании, что я — практически вся семья, которая у нее осталась.
Суть заключалась в том, что отношения между мной и Клер никогда не были легкими. Как старшая из двух детей, она играла ведущую роль в стараниях внушить мне, что я нежеланный вторженец в доме посталленовской эпохи. Не только у них больше не было их папы, но мама связалась с этим жутким англичанином с дурацким произношением и не лезущими ни в какие ворота понятиями. Плюс — как будто этого было мало — они еще и… В любой час дня и ночи. Шумно. Я вспомнил услышанную от Люси сокрушающе точную оценку ситуации, сделанную Клер: «Раньше ты это оставляла для дороги, мама. А теперь ты притащила дорогу домой».
Эта фаза завершилась к тому времени, когда Клер уехала в колледж. Там она познакомилась с Джеффом, обманчиво обаятельным человеком, который словно бы никогда не успевал полностью сосредоточить свой взгляд и физически, и умственно, и в конце концов ушел к другой женщине, оставив бессвязную записку о нестерпимом давлении преждевременного отцовства, прикрепив ее к холодильнику с помощью буквы из магнитной азбуки Дэниела.
После этого я редко видел Клер. Люси, чувствуя мое равнодушие, по большей части ездила навещать ее одна, а когда мы все-таки встречались, она никакого впечатления на меня не производила. Обоих детей Люси характеризовало замедленное развитие во всех отношениях, и личность Клер все еще казалась подростково-аморфной и вторичной — несомненная версия ее матери, но без того не поддающегося определению качества, благодаря которому Люси искрилась жизнью. Мне было жаль Клер, но что-то в ней приводило мне на ум бокал шампанского, которое выдохлось на солнце.
Быть может, все эти мысли дали толчок прозрению, ошеломившему меня день спустя. Я расхаживал взад-вперед по кухне в халате и носках, курил и пил. Я вполне отдавал себе отчет, что в ожидании приезда
