– Мой отец не совершал позорного поступка. Это невозможно. А если он в беде, то я должна быть с ним. Я вижу из этого писания, что он, в самом деле, в Ричмонде. Но остальному я не верю. Я уверена, что он не под арестом. Он ничем не заслужил этого. Даже враждебность Джефферсона не могла зайти так далеко.
Джозеф снова разозлился. Что за тупое упрямство с ее стороны? Он не мог терпеть ее бессмысленной веры в отца. Он едва удержался, чтобы не ударить ее, попытаться сбить с нее презрительную отчужденность.
– Дура! – закричал он. – Ты не веришь никому, кроме своего драгоценного проходимца-папочки. Вот, может, поверишь его словам.
Он вытащил из кармана смятую бумагу. Увидев знакомый почерк, она выхватила ее у него. Она читала, а он злорадно следил за ней. Он знал записку наизусть.
– Не понимаю, – закричала она, – ведь это посылали мне. Почему же я не получила письма?
Он молчал. Он не жалел, что перехватил это письмо, но жалел, что гнев заставил его выдать себя. Посмотрев на его лицо, она все поняла.
– Ты не передал его мне, – прошептала она. – Мы могли бы освободить его, как он пишет, а теперь уже слишком поздно.
Его испугала произошедшая с ней перемена. Он ожидал гнева, новой вспышки презрения, но не безысходного отчаяния. Она упала на стул, тупо глядя на перила. Потом она опустила голову.
– Он, наверно, подумал, что я бросила его. Наверно, он надеялся, ждал, вглядывался в каждое лицо в толпе, искал друзей, но все впустую. О, как же ты мог так поступить с ним… и со мной.
Джозеф неуклюже коснулся ее склоненной головы.
– Ну, подумай, Тео, что мы могли бы сделать? Его арестовало правительство. Как я-то мог бы освободить его?
– Мог бы. У тебя есть власть в штате. Можно было бы найти людей, чтобы сделать это. Но ты – трус. Ты думаешь только о собственной шкуре. Я презираю тебя. – Она говорила это совершенно бесстрастно, что особенно было болезненно для него.
– Ты несправедлива, Тео, – начал он.
– Я… я… – он замолчал.
Какого черта он должен оправдываться? Он поступил как разумный человек. Он повернулся и зашагал в дом, сорвав зло на Купидоне, негритенке, который был в это время в коридоре и не догадался вовремя убраться.
Теодосия осталась сидеть на крыльце. Она вспоминала: вот здесь он сидел вместе со мной, тем золотым октябрьским днем, когда впервые рассказал мне про «X». Она снова видела его вдохновенное лицо, вспоминала ощущение славы и величия, которые он внушил ей. Там, в доме, в гостиной на столе, все стоит бюст Наполеона. Отец говорил тогда: «Не думаешь же ты, что я хотя бы не равен этому маленькому корсиканцу?»
Она закрыла глаза, почувствовав, что начинает плакать. Сердито покачала головой. Он ведь ненавидит слезы. Как смеет она отчаиваться? «Это – только временное поражение, – уверяла она себя. – Он справится с этим. Ему ничего не могут сделать, он и сам не сделал ничего плохого», – повторяла она про себя, как заклинание.
Когда несколько позже Элеонора вышла на крыльцо сообщить Теодосии, что малыш поужинал и зовет маму, она застала хозяйку спокойной, но заметила на лице следы слез.
– Плохие новости, мадам? – спросила она сочувственно.
– Да, – кивнула Тео. – Но это временно. Все образуется.
Горничная еще помедлила, и, с вольностью служанки-фаворитки, добавила:
– Мсье Элстон, кажется, в дурном настроении: кричит и ревет, как бешеный бык.
Тео пожала плечами и сказала с равнодушной улыбкой.
– Поведение мистера Элстона мне совершенно безразлично.
Элеонора изумилась. Боже, до чего она похожа на своего отца! Нежная Тео стала сейчас твердой как алмаз. Гордо поднятое лицо, презрительный взгляд – точно как у отца. «Да, мсье Элстон – не пара мадам, – думала она про себя. – Пусть себе бесится!» Это, впрочем, новость. Элеонора знала Тео как хорошую дочь и жену, не считая той истории в Вашингтоне. Но это было всего лишь небольшое недоразумение. Мадам живет, как монахиня, и сама не понимает, кажется, какое восхищение она вызывает.
Перед тем, как Тео уехала в Ричмонд, Джозеф смягчился. Он долго еще цеплялся за свой авторитет. Публично он всячески отрицал, что знал о «заговоре», и пытался так же вести себя в личной жизни. Но ледяное безразличие Тео сделало его на самом деле жалким. Она собиралась уехать в Ричмонд в почтовой карете, но вечером накануне в комнату вошел мрачный Джозеф.
– Не надо ездить общественным транспортом. Это не подобает Элстонам. Помпеи отвезет тебя в кабриолете.
Она стояла на коленях и собирала чемодан.
– Спасибо, Джозеф, – сказала она с холодной любезностью.
Он переступил с ноги на ногу и откашлялся.
