Темзе, не доезжая Оксфорда. Про все уже договорились, я этого и ждала. Ждать-то можно долго…
— Конечно, миссис Кавендиш, — кивнул Пауэрскорт, раздумывая, как бы поделикатней приблизиться к сути. — А вы с мистером Донтси не говорили о детях?
— О каких детях? Не понимаю, о чем вы!
— О, прекрасно понимаете, я уверен, — сказал Пауэрскорт. — А если не понимаете, то спрошу напрямик: вы обсуждали вашу возможную беременность?
Кэтрин Кавендиш, закинув голову, расхохоталась:
— А больше вы ничего не хотите узнать? Какой вы любопытный! Так вот, что уж там Алекс думал делать, если б не отдал Богу душу, подавившись свекольным супом, я не знаю. А разговор насчет детей у нас был. Я сказала, что терпеть не могу этих сопливых негодников. Ты им все, а они тебе ничего. Все равно как вдесятером перед одним зрителем танцуешь, а он тебе даже в ладоши не похлопает. Алекс тогда и говорит, что, мол, у них с женой не получается ребенка завести. Не то чтоб в этих самых отношениях у них проблема, но как бы, значит, все впустую.
— Простите, миссис Кавендиш, за любопытство, но мистер Донтси не спрашивал, что вы будете делать, если забеременеете?
Кэтрин Кавендиш посмотрела на него как на инопланетянина.
— Ничего себе вопросики! Можно подумать, вы из тех извращенцев, что в окошки любят подсматривать! Однажды было, Алекс спрашивал. Ну, я ему сказала — отдам кому-нибудь в приемыши. Обычное дело, наши девочки из ансамбля часто младенцев на усыновление отдают. А многие, пока пирожок не спекся, духовку открывают и вон его, понимаете? Только это опасно для здоровья, внутренность очень повреждается. Нет уж, такие штуки не для меня.
— Что ж, миссис Кавендиш, вопросы мои почти исчерпаны, — сказал Пауэрскорт. — А о своей жене вам мистер Донтси что-нибудь говорил?
Слово «жена» вызвало у Кэтрин Кавендиш вполне определенную реакцию. Все ее оживление пропало, на лице появилась маска, и она прищурилась.
— Не говорил. Один разок упомянул, что вот детей с ней завести не получается, а больше ни словечка.
Пауэрскорт ей не поверил. На мгновение ему захотелось разоблачить ее вранье, но потом он решил, что не стоит этого делать.
— В последние недели перед смертью мистер Донтси рассказывал вам о каких-либо своих тревогах или, может быть, проблемах?
— Мне? О проблемах? Да он со мной всегда был такой радостный, такой счастливый. И так ждал нашей поездки за город.
— Вы виделись с ним в день банкета, миссис Кавендиш?
— Нет. Мы с Алексом должны были встретиться потом.
— А днем вы не заходили к нему в офис?
— Я же сказала, мы хотели встретиться попозже, после их банкета, — раздраженно повторила Кэтрин Кавендиш. Щеки ее слегка порозовели, и Пауэрскорт понял, что она опять лжет, но будет твердо стоять на своем.
«Да, — думал Пауэрскорт, — большинство мужчин с нетерпением ждали бы возможности провести с Кэтрин Кавендиш ночь в отеле. Только вот она могла показаться им весьма утомительной. И все-таки почему она солгала, — гадал он, закрыв за ней дверь, — и что именно говорил ей Донтси о жене? Что-то наверняка рассказывал. В подобной ситуации мало кто не обмолвится о супруге, не посетует на ее вечные мигрени или дурной нрав, иначе чем еще джентльменам оправдать свои измены? А если даже он ни слова не сказал о жене, как утверждает Кэтрин Кавендиш, она сама наверняка устроила ему допрос с пристрастием».
И тут новая догадка пронзила Пауэрскорта. Он вскочил и заметался по комнате. Допустим, Алекс Донтси сказал Кэтрин, что намерен развестись. Допустим, голубки рисовали планы гнездышка, которое они совьют, похоронив доктора Кавендиша, и Кэтрин при живом муже уже мечтала о новом браке. Свидания, обещания, все прекрасно. Но предположим, Кэтрин вдруг выясняет, что Алекс вовсе не собирается бросать жену. Тогда измена благоверному, волнующие встречи, ночи в прибрежных отелях — все, что Кэтрин щедро дарила, рассчитывая, что Донтси поведет ее пусть не к алтарю, но хотя бы в мэрию, — все это она делала зря. И, решив отомстить обманщику, она достает склянку с ядом из аптечки в кабинете мужа.
В этой версии таилась только одна натяжка — неясно было, как она сумела отмерить смертельную дозу стрихнина. Но и здесь ответ, разумеется, найдется. Во всяком случае, теперь Пауэрскорт был убежден, что у Кэтрин Кавендиш тоже имелся весьма веский мотив для убийства. «Обычно в моих расследованиях, — с сожалением констатировал он, — круг подозреваемых по мере знакомства с ними сужается, а тут он почему-то постоянно расширяется. Причем складывается впечатление, что список их имен еще далеко не окончательный».
13
Миссис Хендерсон все-таки удалось остаться с Эдвардом наедине. Ситуацию, столь страшившую юношу перед его первым визитом в Эктон, она организовала при помощи хитроумного трюка — выбросила чай и молоко и отправила дочь в лавку. Сару удивило, что мать умудрилась выпить столько чаю в одиночку, но она ничего не заподозрила. Эдварду, чью бдительность притупила приятная атмосфера первой встречи с матерью Сары, тоже не пришла в голову мысль о подвохе. А миссис Хендерсон считала, что должна выполнить свой долг — свой и покойного отца Сары. Утренний прием у доктора Карра принес ей новости даже более скверные, чем она ожидала. Сама она не замечала, что болезнь активно прогрессирует. Правда, ей тяжелее стало взбираться на второй этаж и приходилось сильнее опираться на руку дочери. Правда, даже не поднимаясь по ступеням, она теперь частенько страдала одышкой, а когда сидела у камина, читая свои любимые газеты, глубокие хрипы в груди говорили, что и с легкими не все ладно. Доктор Карр молча, внимательно обследовал ее. Затем, отложив стетоскоп, сел напротив, взял ее руку и помолчал, не поднимая глаз, словно пытался по линиям на ладони прочесть судьбу пациентки. По его грустному лицу миссис Хендерсон вдруг поняла, что дела ее плохи. С той же задумчивой печалью доктор когда-то поведал ей о скором конце ее долго болевшего мужа. Теперь же он мягко сообщил, что ее недуг развивается несколько быстрее, чем он предполагал. Произошли некие ухудшения, хотя, конечно, состояние еще может стабилизироваться, и надо верить, надо надеяться на лучшее. Уточнять очевидное ей совсем не хотелось. И если бы не Сара, призналась себе позже миссис Хендерсон, она бы так и не задала этот вопрос.
— И сколько, по-вашему, доктор, мне осталось? — спросила она подавленно.
— Об этом сложно судить, — сказал доктор Карр, все еще держа ее руку. — Можно лишь предполагать. После предыдущего осмотра я бы сказал, года два-три. Но если дела пойдут так, как они идут сейчас, я бы сократил эти сроки. Месяцев девять? Год? Впрочем, я могу ошибаться.
Миссис Хендерсон подумала, что еще никому не удавалось отнять у нее целый год жизни, а вот в кабинете врача это произошло всего за пятнадцать минут. Пока она медленно, мучительно одолевала сотню ярдов от приемной доктора до своего крыльца, следующему пациенту пришлось подождать, пока его пригласят в кабинет. Доктор Карр стоял у окна, глядя на железнодорожные пути, которые шли от Илинга на запад Англии. В молодости подобные случаи его расстраивали, но не надолго. Однако теперь, когда позади были десятилетия врачебной практики, ему становилось все тяжелее и тяжелее произносить пациентам приговор. Оставляя их наедине с печальным будущим, он всякий раз страдал вместе с ними. И каждый раз выносил приговор и себе самому, осознавая, что и его жизнь становится короче. Сегодня же вечером, решил доктор, надо поговорить с женой. Практику как можно скорее, не торгуясь, продать. Домик в Дорсете, на побережье близ Лайм-Реджиса, уже куплен. Он посвятит остаток жизни другой великой тайне: не смертельным недугам несчастных пациентов, а морским приливам и вольному полету птиц.
Одна-единственная мысль преследовала миссис Хендерсон: Сару нужно пристроить, ее будущее должно быть безоблачным. И следует поторопиться. Как бы ни развивался ее недуг, она должна знать, что у дочери все будет в порядке. И миссис Хендерсон решила действовать окольными путями, опасаясь, что
