Троянской войны. Увы, никто еще не создал полотна о двух наших современницах, двух леди, тщетно искавших справедливости в любви к одному обаятельному джентльмену. Однако меня сейчас не интересует ни сюжет знаменитого полотна Рубенса, ни его талант, ни даже то, что три богини на холсте одеты еще более скудно, нежели Кэтрин Кавендиш в ее бытность танцовщицей мюзик-холла. Меня гораздо больше интересует состоявшаяся двенадцать лет назад покупка этого произведения. Хорошо знакомая вам, господин казначей, табличка под рамой гласит, что шедевр приобретен на щедрые пожертвования бенчеров и благодетелей. Увы, это не совсем так.
Со всеми комиссионными и налогами полотно стоило около четырнадцати тысяч фунтов. Ровно столько, сколько умерший за год до его покупки бенчер Джосайя Суонтон завещал на пенсии своим коллегам-адвокатам, вынужденным оставить работу вследствие увечья или тяжкой болезни. Никаких сведений о подобного рода выплатах мне найти не удалось, хотя местный священник заверил меня, что как минимум четыре человека имеют право получать такую пенсию, и все четверо влачат крайне жалкое существование. Драгоценное полотно Рубенса оплачено их страданиями и нищетой. Что ж, в отличие от денег, оказавшихся на счетах казначея, эти хотя бы потрачены на шедевр, которым могут любоваться все.
Горько усмехнувшись, Пауэрскорт посмотрел прямо в глаза Сомервиллу:
— Я мог бы продолжать еще долго, господин казначей. Примеров в моих записях более чем достаточно. И везде одно и то же: богатые грабят бедных. Деньги, завещанные на то, чтобы облегчить положение несчастных инвалидов или дать возможность юношам из малообеспеченных семей получить образование, захватили солидные и уже немолодые джентльмены, разбогатевшие так, как большинству лондонцев и не снилось. Юристов, оставшихся без средств, и парнишек с бедных окраин лишила предназначенной им помощи извечная людская алчность. Ваша алчность, господин казначей. Вы мошеннически присвоили дары ваших предшественников, и это позор для вашей корпорации и всего вашего сословия. Недаром карикатуристы так любят изображать именно адвокатов — жадных крючкотворов, охочих лишь до жирного угощения и баснословных гонораров. Нарисую грубую схему того, как и для чего вы крали эти деньги. По уставу казначей переизбирается советом бенчеров каждые пять лет. Судя по всему, вы начали свою преступную деятельность более двадцати лет назад, когда подошел к концу ваш первый срок на посту казначея. Члены совета получили от вас некие суммы, и вас переизбрали. Однако в следующий раз награду за лояльность нужно было сделать более убедительной. И вы нашли способ изыскать на это средства. По моим подсчетам, основанным на данных Английского банка, каждый бенчер Куинза, еще двадцать пять лет назад не получавший за свое почетное звание ни пенни, сегодня имеет дополнительный годовой доход в десять-пятнадцать тысяч фунтов. Каждый! И практически ни за что. Это напоминает мне синекуры, с которыми так яростно боролся Уильям Питт Младший[48]. Ведь общая сумма завещанных Куинзу и присвоенных вами капиталов на сегодняшний день приближается к двадцати миллионам фунтов.
Пауэрскорт замолчал. Старший инспектор продолжал строчить в своем блокноте. У Сомервилла был такой вид, будто он готов перепрыгнуть через стол и прихлопнуть детектива на месте.
— И что? Это все, что у вас есть? — прошипел казначей. — Да кто вы такие? Третьесортный ирландский лордик и какой-то бывший констебль!
Сомервилл стукнул кулаком по столу. Пауэрскорт спокойно смотрел на него.
— Нет, господин казначей. Не все. У нас имеется еще кое-что, и мы порадуем вас продолжением. До сих пор речь шла о финансах. Пришло время сказать об убийствах. Убийствах Александра Донтси и Вудфорда Стюарта. Стюарт стал бенчером за два месяца до Донтси. Эти двое были очень дружны. Они не раз вместе выступали на процессах о крупных аферах и хищениях. Донтси был одним из немногих адвокатов, чей острый ум ценили в финансовых кругах Сити; с его смертью обвинение на процессе Панкноула много потеряло. Короче говоря, Донтси прекрасно разбирался в учетной документации. Я уверен, что он обнаружил ряд нарушений в системе денежных операций Куинза. Он говорил жене о том, что его беспокоят счета, он сказал коллеге, что бухгалтерия ведется «не по правилам». Незадолго до своей смерти Донтси навестил бывшего эконома Куинза и поинтересовался стипендиями неимущим студентам. Он явно шел по следу. А за несколько дней до смерти Донтси встречался с вами, господин казначей. Он приходил к вам вместе со Стюартом и, как я полагаю, угрожал предать ваши махинации огласке. У Александра Донтси были свои слабости, но недостатком смелости он не страдал. Ваш гнев, ваш крик не произвели на него впечатления. И тогда вы его убили. А Вудфорда Стюарта, которого не было на банкете, вы застрелили позже. По-видимому, спрятали его труп в своих личных апартаментах этажом выше, а потом ночью перенесли к церкви в Темпле. Я говорил сегодня о первом, втором, третьем, четвертом подозреваемом. Вы, господин казначей, — пятый. И я пришел к выводу, что те четверо невиновны. Единственный убийца — вы.
Бартон Сомервилл зарычал. Прекратив писать, он, словно копьем, прицелился ручкой прямо в сердце Пауэрскорту.
— Бред! — заорал он, брызгая слюной. — Вы никогда не сможете это доказать! В жизни не встречал такой некомпетентности в уголовном следствии! Эй, вы, — рявкнул он старшему инспектору, — а о вашем безобразном поведении я доложу министру внутренних дел!
— Вы, кажется, уже обращались к комиссару полиции, — сказал Бичем, — и из этого ничего не вышло. Не думаю, что теперь вам повезет больше.
Бичем и Пауэрскорт договорились, что будут с казначеем безупречно вежливы, во всяком случае, до тех пор, пока он не вынудит их к жестким действиям.
— А вы, Пауэрскорт, ваше «расследование» это просто дикая, наглая ложь! Я позабочусь о том, чтобы все узнали: вы не детектив, а шарлатан, выдвигающий вздорные обвинения без малейших доказательств!
— Ошибаетесь, господин казначей, — широко улыбнулся Пауэрскорт, зная, что это еще больше разъярит Сомервилла. — Доказательств у нас предостаточно. Цифры не лгут, ваши собственные записи не лгут, завещания не лгут. Лгут только весьма преуспевшие в этом занятии почтенные адвокаты.
— Да как вы смеете! — взвился Сомервилл и так треснул кулаком по столу, что чуть не вывихнул себе запястье. — Это клевета! Черт подери, за эту злостную клевету я привлеку вас к суду!
— Боюсь, господин казначей, — ласково поправил его Пауэрскорт, — что на скамье подсудимых скорее окажетесь вы. И намечается еще одно событие, о котором вас следует поставить в известность. — Детектив бросил быстрый взгляд на старшего инспектора: «поставить вас в известность» было у них условной фразой. — Сегодня утром я взял на себя смелость переговорить с Максвеллом Керком, бенчером и главой конторы, в которой работал покойный Донтси. Я показал ему цифры, только цифры, и не сказал ни слова об убийствах, но мне показалось, что у него возникли подозрения, не зря же он сейчас представляет сторону обвинения на процессе по делу Панкноула. Максвелл Керк потрясен. Он намерен завтра же созвать общее собрание членов Куинза и рассказать о том, что вы тут вытворяли последние двадцать лет. Керк понятия не имел, что деньги, которые он получал как бенчер, замараны подлым воровством. Полагаю, он будет добиваться резолюции, согласно которой вас попросят уйти в отставку добровольно, не дожидаясь увольнения с лишением адвокатской лицензии. К концу его выступления у вас не останется ни одного союзника.
— Он не сможет! Вам не удастся! Я запрещаю это собрание! Его нельзя созывать без моего разрешения! А вы еще за все заплатите, Пауэрскорт, попомните мои слова — вы очень дорого заплатите! Керк предатель! Не будет этого собрания!
— Уверяю вас, господин казначей, собрание состоится, — вступил разговор следователь Бичем. — А вот вас здесь завтра действительно не будет.
Старший инспектор встал и, подойдя к двери, вызвал сержанта и констебля, которые ждали в приемной.
— Бартон Обадья Сомервилл, вы арестованы по подозрению в убийстве Александра Донтси и Вудфорда Стюарта. Обязан предупредить: все, сказанное вами, может быть использовано против вас. Сержант, уведите его!
Пауэрскорт увидел, что стеллаж горгоны, где хранились папки со «специальными» счетами, пуст. Громкий топот за дверью, который они слышали во время разговора с Сомервиллом, означал, что полицейские приходили изъять вещественные доказательства. Сомервилл продолжал вопить. «Дорого,
