на природе, на чарующе изысканном «сельском празднике». Из какого-то эссе о живописи Пауэрскорт узнал, что Ватто, как и Моцарт, считал, что откровенность в искусстве вовсе не обязательно должна быть грубой и совершенство формы не всегда сопровождается бедностью содержания. Далее был Фрагонар, художник столь снисходительный к чувственным удовольствиям и столь ярко их воспевавший, что Французскую революцию стоило придумать хотя бы для того, чтобы его запретить. Пауэрскорт и сам не понимал, как он может думать об искусстве, когда рядом, возможно, бродит смерть. Он вновь прислушался. Тишина.
Наконец он добрался до главного зала, тянувшегося вдоль одной из стен здания от угла до угла, и лег на пол сбоку у входа. Потом осторожно пополз, чтобы заглянуть за угол. Так в него труднее будет прицелиться. Пусто. Здесь были только Ван Дейк и Рембрандт, Халс и Гейнсборо. Большие опасения внушала дальняя массивная дверь зала. Возможно, противник затаился за ней: стоит, взведя курок, и ждет, когда жертва приблизится. И вдруг Пауэрскорта осенило: а ведь тот мог, сняв башмаки и обойдя всю анфиладу, тихо подкрасться к нему сзади. Детектив оглянулся. Но нет, там были лишь изнеженные музыканты и влюбленные Ватто, вряд ли способные принять участие в смертельной схватке. Что же делать? Все-таки двинуться по залу? Лежать и выжидать? Вернуться обратно? С холста Веласкеса на него сурово взирала набожная испанская сеньора с веером и четками. Стояла гробовая тишина, за дальней дверью не раздавалось ни шороха. И Пауэрскорт решил опередить врага. Он вскочил на ноги и, держа в правой руке пистолет, помчался через весь зал, потом дважды выстрелил и пинком распахнул обе створки высокой резной двери. За ней никого не оказалось, лишь висели на стенах холсты с голландскими крестьянами, занятыми своими сельскими заботами.
Пауэрскорт остановился и плотно прикрыл за собой дверь. Где же топтавшийся здесь человек? Убрался восвояси? А может, уже пришел ночной сторож? Нет, не похоже. Детектив опасался, что противник перехитрил его. А эта толпа мрачных богомольцев возле голландской деревенской церкви ему не поможет. Он и его враг остались один на один в Собрании Уоллес. Право же, отличное место для игры в прятки. Такая милая забава, где менее проворный навеки выбывает из жизни.
Осторожно ступая, Пауэрскорт тронулся дальше. Картины он уже почти не замечал. Пистолет был в руке, наготове. Держать оружие в кармане не стоило: ранят, и не успеешь выстрелить. Впереди вновь показалась верхняя площадка роскошной парадной лестницы — возможно, последний пункт его жизненного пути. Да уж, кольчуга бы ему сейчас не помешала. Пауэрскорт глянул на часы: если сторож приходит в семь, он будет здесь через десять минут. Но он может ходить по музею кругами, как вокруг тутового дерева.
Выбежав на площадку — увы, недостаточно стремительно, к тому же представляя собой слишком крупную мишень, — Пауэрскорт наконец его увидел. Подняв бородатое лицо, тот стоял на середине лестничного марша, и в руке у него тоже был револьвер. Выстрелы прогремели практически одновременно. Пуля Пауэрскорта попала противнику прямо в солнечное сплетение. Незнакомец повернулся, рухнул и, оставляя на ступенях кровавый шлейф, покатился вниз, пока не затих неподвижно подле великолепного камина в холле. Раненный в грудь Пауэрскорт упал навзничь, голова его с громким стуком ударилась о мраморный пол. Ни один из стрелявших не произнес ни звука.
Альберт Форрест, ночной сторож Собрания Уоллес, любил приходить в музей чуть пораньше. Так он чувствовал себя увереннее, ведь бежать, опаздывая на работу, было ему уже не под силу. В преклонном возрасте все следует делать в срок и в спокойном темпе. В общем, без пяти семь сторож открыл выходящую на Манчестер-сквер парадную дверь галереи. Возле камина лежал ничком человек, истекая кровью. Она залила уже почти весь холл. Альберт Форрест тут же поспешил в служебную комнатушку позади оружейной выставки и сделал, наконец, то, о чем мечтал с 1900 года, когда перед открытием музея установили эту штуку, — он нажал на сигнал тревоги. А потом — еще раз. Сирена, призванная оповещать о пожаре, наводнении, Армагеддоне и Втором пришествии, взревела так, что, казалось, разбудила бы и мертвого. Альберт неторопливо — лежавший в крови человек выглядел абсолютно мертвым, так что можно было не спешить, — направился обратно в холл. Как раз в этот момент Джонни Фицджеральд входил в прихожую дома номер восемь по Манчестер-сквер. Он тревожно переглянулся с леди Люси, обеспокоенной долгим отсутствием мужа, вмиг развернулся и понесся через площадь. У галереи уже успела собраться небольшая толпа. Жильцы из отеля по соседству высыпали на улицу, посетители паба напротив, не выпуская из рук пивных кружек, глазели с порога заведения. Вбежав в музей, Джонни бросил взгляд на валявшегося в холле преступника, выхватил пистолет, выстрелил в сторону лестницы и взбежал наверх.
Пауэрскорт лежал навзничь, без сознания, и лицо его приобрело какой-то нехороший оттенок. Джонни бросился к другу и опустился возле него на колени. Сорвав с себя шелковую рубашку из лучшего лондонского магазина, попытался остановить кровотечение. Затем прикрыл детектива пиджаком и снова умчался.
Леди Люси нервно расхаживала по прихожей.
— Люси! — задыхаясь, проговорил Джонни. — Фрэнсис ранен, в него стреляли, вид у него неважный. Распорядишься, чтобы Райс с лакеем соорудили что-нибудь вроде носилок? А я побегу за доктором, тут за углом живет врач, которого мы знаем еще по Южной Африке. Он специалист по огнестрельным ранениям. Только Бога ради не трогайте Фрэнсиса, пока я не приведу врача!
Леди Люси оцепенела, сердце сдавил ледяной холод. Ее Фрэнсис! Он перенес столько испытаний, прошел через столько военных операций, провел столько опаснейших расследований. Потерять его теперь? Она отказывалась в это верить. Леди Люси попыталась представить свое будущее без Фрэнсиса. Нет, этого она не перенесет. Не сможет, и даже дети не спасут. Закутавшись в пальто, леди Люси стояла и ждала доктора.
Джонни Фицджеральд стремглав пронесся по площади, по Хай-стрит, потом по Марилебонлейн, затем свернул на Балстрод-стрит. Он не замечал ни нарядных витрин, ни ярко освещенных отелей, ни темных высоких стен со светящимися окнами. У него перед глазами стоял только Фрэнсис Пауэрскорт, его лучший друг, истекающий кровью, а рядом — ни одного близкого человека, только старинные полотна. Даже Фрэнсис, при всей его любви к искусству, не захотел бы вот так уходить из жизни. Табличка на дверях дома под номером шестнадцать извещала, что тут живет доктор Энтони Фрэзер. В армии все знали его как доктора Тони.
Сцена на парадной лестнице музея напоминала популярный библейский сюжет «Снятие с креста». Истекающий кровью Пауэрскорт без сознания лежал на полу. К Нему склонилась, словно одна из оплакивающих Иисуса женщин, леди Люси; правда, она не рыдала, а лишь пристально смотрела на мужа, страстно молясь о его спасении. Дворецкий Райс и лакей Джонс с носилками могли сойти за римских солдат, которые пришли в последний раз взглянуть на того, кого называли Царем Иудейским.
Доктор Фрэзер опустился на колени подле своего пациента, пощупал пульс, слега поморщился. Потом поднялся:
— Разрешите представиться, доктор Фрэзер, хотя чаще меня называют доктором Тони. Я знавал лорда Пауэрскорта еще в Южной Африке. А вы, я полагаю, его жена? — поклонился он леди Люси и повернулся к слугам: — А вы, должно быть, служите у него? Нам надо осторожно уложить раненого на носилки. Ваш дом на той стороне площади? Очень хорошо. Я уже послал за сиделками.
Пауэрскорта положили на носилки, и четверо мужчин понесли его. «Словно в гробу», — содрогнулась леди Люси. Раненого благополучно доставили в его спальню на втором этаже. Камин затопили, постель перестелили, принесли стулья для дежурящих близких и сиделок. Внимательно обследовав Пауэрскорта, доктор сообщил:
— Выходное отверстие на спине, значит, пуля прошла навылет. Сердце и легкие, к счастью, не задеты. Я дождусь медицинских сестер, мы промоем раны и наложим повязку. А пока что я сделаю вашему мужу укол болеутоляющего.
Доктор Фрэзер провел подле раненого больше часа. По другую сторону кровати сидела леди Люси. Она пыталась отвлечься, рассматривая врача: это был невысокий, поджарый, еще довольно молодой, лет тридцати пяти, человек с начинающими редеть волосами, крупным носом и очень яркими глазами. Когда пришли сиделки, Люси вышла в гостиную приготовить чай.
— Леди Пауэрскорт, — сказал ей четверть часа спустя доктор, — мы промыли и обработали раны. Можно было бы сделать больше, но от радикальных мер, на мой взгляд, сейчас лучше воздержаться. После чая я еще посижу возле больного, понаблюдаю за ним.
