Тарантул

решает заняться каким–то безработным билетером из кино одетым в одеяло и лётную пилотку/ без одной секунды четвертое июля и он не отбивается/ дадаиста–метеоролога отправляют по почте в Монако, у грейс келли рождается еще один ребенок и все хулиганы превращаются в пьяных бизнесменов

«кто может назвать мне имя
третьего президента
соединенных штатов?» девочка со
спиной, полной чернил, поднимает
руку и говорит «эрнест табб»

еще голубых пилюль папа и кулдыкни маленьких замысловатеньких пилюль/ эти фонтанирующие лебеди, ритуалы и цыплята в твоих снах — их одобрили и дали ордер на бешеный обыск да и ты, знаменитый Викинг, выхватывающий мину замедленного действия из наконечника фильтра Софии, а потом вниз по какому–то джеку дэниэлсу и выбираешься там, чтобы встретить Джеймса Кегни… раскачивающийся армадил–броненосец для твоего друга, твоей верной толпы и мона лиза у тебя за спиной… Боже ма, обожатели пекут его и как бы я хотел принести облегчение ему и почтить миром его через вены его. успокоить его. всемогущий и убить ужасного гиппопотама из его кошмара… но я не могу ни принять никакого имени мученика, ни заснуть ни в каком наслаждении застенка и устал от полости… смехотворный, мертвый ангел монополизирует мое право на голосовые связки, собирая ее овцеродителя загодя и в–дом–вводя в поминальный список. она враждебна, она древня… арета — золотая сладкая/ чья нагота — пронизывающая штука — она как лоза/ твой счастливый язык ни за что не сгноит меня

«есть ли кто–нибудь в классе, кто
может назвать точное время, когда его
или ее отца нет дома?» спрашивает
преподаватель, все
внезапно роняют карандаши
и выбегают за дверь — все, кроме,
разумеется, мальчика в последнем
ряду, того, что носит очки и
таскает яблоко

собираются сочные розы к кашляющим рукам и срывают национальные гимны! всем привет! футбольное поле объято пламенем, голубиным с аллеями, где автостопщики бродят и поджигают свои карманы, резонируя монахинями и бродягами и отказывая хилому сирийцу, буруны полуразума; неразлучные как джеки и джиллы и восковой Михаил с церковного акра, которые плачут в расцвете себя и кляпа их близнецов… пустые корабли в пустыне и постовые регулировщики на метле и плача и прицепившись к дурацкой кувалде и все тромбоны разваливаются, ксилофоны трескаются а флейтисты теряют своих ближних… пока весь оркестр, стеная, отшвыривает меры и удары сердца, пока знание того, кто на самом деле твои друзья, окупается, но также окупается и знание того, что у тебя нет никаких друзей… как окупается знание того, чего нет у твоих друзей — дружелюбнее иметь то, за что платишь

долой тебя, сэм. долой и твои
ответы. гитлер не менял
историю, гитлер БЫЛ историей/ конечно
ты не можешь учить людей быть прекрасными,
но разве ты не знаешь, что есть
сила, более могущественная, чем та, которая учит
их быть легковерными — да, она называется
проблемной силой/ они каждому назна-
чают проблему/ твоя проблема в том, что ты
хочешь лучшего слова для мира…
ты не можешь убить то, что живет, и думаешь, что
никто не замечает, история жива/
она дышит/ ну, прекрати эту дребедень/
иди считай своих рыб. пора идти. кто–то
пришел укрощать мою мегеру, надеюсь, они из-
влекли твое легкое успешно, привет
сестре

люблю,

Рохля, Твой

Дружелюбный Пират

МАРИЯ НА ПЛОВУЧЕЙ БАРЖЕ

в выжженной солнцем земле зима спит снежной головой на запад от кровати/ Мадонна. Мария– Храмовница. Джейн Расселл. Ангелина–Шлюха, все эти женщины, их слезы могли бы наполнить океаны. в выброшенном картонном ящике из–под холодильника дети в Пепельную Среду, день покаяния, готовятся к войне и к гению… а в это время измотанная архаичная цыганка — зевая — заливается в отрыжке, и, засекая котов и противоборствуя с тараканом размером с крысу, она едва выглядит и опускает взгляд на свою чувственную арену

дорогой клык, как оно, старина?
давно, не виделись, думаешь, чё?
собирался голосовать за голдуотера, потому что,
знаешь сам,
он пал жертвой несправедливости, но потом
я узнал об этой штуке с дженкинсом
и думаю, это немного, но оно
единственное, что срабатывает