Форестером и…
— Капитан, контроль взлета сигнализирует, что вы продолжаете делать предупреждения о старте! У меня нет нужной власти, но вы должны…
— Помощник, мы взлетаем?
— Конечно. Разве не вы сами отдали приказ о переходе в гиперстасис?
— Брасс даже еще не в рубке. Эй, вы, — идиот?
— Но я тридцать секунд назад получил от вас распоряжение на взлет. Конечно, он уже там. Я только говорю…
Брасс неуклюже передвинулся по полу и заревел в микрофон:
— Я стою рядом с нею, дубина! Вы пошлете нас в центр Беллатрикса. Или вы ищете подходящую Новую?
— Но вы же сами…
Под ними послышался гул. Внезапный рывок. Из громкоговорителя голос Альберта Вер Дорко:
— Капитан Вонг!
Ридра вновь закричала:
— Идиот, выключите генератор ста…
Но свист генераторов уже перешел в рев.
Новый рывок. Она из последних сил держалась руками за стол. Краем глаза она увидела: Брасс колотит в воздухе когтями. Потом…
Часть третья. Джебел Тарик
1
Отвлеченные мысли в голубом помещении: номинатив, генитив, датив, аккузатив первый, аккузатив второй, аблатив, партитив, иллатив, инструктив, абессив, адессив, инессив, эссив, аллатив, транслатив, сомитатив. Шестнадцать падежей финского существительного.
Странно, некоторые языки обходятся только единственным и множественным числом. Языки американских индейцев не различают числа. За исключением языка скуш, в котором есть множественное число только для одушевленных существительных.
Голубая комната была круглой, теплой и ровной. По-французски нельзя сказать «теплый». Есть только горячий и прохладный. Если для этого нет слова, как же они думают об этом? А если у вас нет соответствующей формы, вы не сможете сказать, даже имея соответствующее слово. Только представить себе. Русские обозначают пол любого предмета: собаки, стола, дерева. В венгерском вообще нельзя обозначить пол — он, она и оно обозначаются одним и тем же словом. Ты мой друг, но вы мой король — таково различие в английском елизаветинских времен. Но в некоторых восточных языках множество разных местоимений: ты мой друг, ты мой отец, ты мой король. Ты мой слуга, которого я сожгу завтра утром, если ты не уследишь, а ты мой король, с политикой которого я совершенно не согласен, ты мой друг, но я разобью тебе голову, если ты скажешь это еще раз… И все это разные «ты».
«Как меня зовут?» — думала она в теплой круглой голубой комнате.
Имена без мыслей в голубой комнате: Урсула, Присцилла, Барбара, Мери, Мона и Натика; соответственно Медведь, Старуха, Болтун, Горчица, Обезьяна и Ягодица. На земле отцов моих отцов сначала шло имя отца: Вонг Ридра. На земле Молли я бы носила не имя отца, а имя матери. Слова — это название вещей. Во времена Платона вещи были наименованием идей; как лучше описать платоновские идеи? Но действительно ли слово — наименование вещей или это семантическое недоразумение? Слова — это символы целой категории предметов, имя — это ее дыхание, ее внешность, ее одежда, брошенная на ночной столик. «Эй, женщина, иди сюда!» — а она шептала, держась руками за медный поручень: «Мое имя Ридра!». Индивидуальность, нечто, отличающее вещь от окружения и от всех других вещей в этом окружении; нужно было отличать вещь от ей подобных — так были изобретены имена. Я изобретена. Я нечто в этой комнате, я…
Веки ее были полуприкрыты. Она открыла их и увидела поддерживающую паутину-сетку. Откинувшись на спину, она осматривала комнату.
Нет.
Она не «осматривала комнату».
Она — нечто в чем-то. Вначале единственное слово, которое вмещало в себя немедленное, пассивное восприятие, которое может быть слуховым, обонятельным, так же как и зрительным. Потом три фонемы, которые смешивались музыкально на разных языках: одна фонема — указатель величины комнаты — примерно двадцать пять футов длины, вторая — обозначение цвета и вероятного материала стен — какой-то голубой металл, а третья — вместилище аффиксов, обозначающих функции комнаты — какой-то грамматический ярлычок, благодаря которому она обозначала весь жизненный опыт одним единственным символом. Все эти символы заняли меньше времени на ее языке и в ее мозгу, чем слово «комната»… Вавилон-17: она чувствовала эти свойства и в других языках, но здесь — раскрытие, расширение, внезапный рост.
Она снова села. Функция?
Для чего используется эта комната? Она медленно поднялась, паутина поддерживала ее, охватывала грудь. Что-то вроде госпиталя. Она посмотрела вниз на… на «паутину», а скорее, тройной гласный определитель. Каждая часть из трех имела свое особое значение и свои связи, так что общее значение возникало, когда звучание всех трех звуков достигало самого низкого тона. Приведя эту триаду звуков к этой точке, она поняла, что сможет распутать паутину. Если бы она не назвала ее на этом новом языке, паутина продолжала бы крепко удерживать ее. Переход от «воспоминаний» к «знанию» произошел, когда она была…
Где она была? Отвращение, возбуждение, страх! Она мысленно вернулась к английскому. Думать на Вавилоне-17 было все равно, как если бы увидеть внезапно воду на дне колодца, когда минуту назад вы думали, что перед вами ровное место. Она почувствовала головокружение, ее тошнило.
Все же она отметила присутствие других. Брасс висел в большом гамаке у дальней стены — она видела его когти над краем гамака. В двух меньших гамаках, должно быть, находились парни из взвода. Над краем одного из них она увидела черные волосы, когда голова повернулась во сне: Карлос. Другого она не видела.
Потом стена исчезла.
Она старалась определиться, если не во времени и пространстве, то хотя бы в своих возможностях. С исчезновением стены эти попытки прекратились. Она ждала.
Это произошло в верхней части стены слева от нее. Она сверкнула, становилась прозрачнее, в воздухе образовалась полоса металла и медленно скользнула к ней.
И три человека.
Ближайший, в передней части пандуса, чье лицо было как бы грубо высечено из скалы, был одет в устаревший скафандр, автоматически принимающий форму тела, но сделанный из пористой пластмассы и выглядящий как доспехи. Плащ из черного ворсистого материала скрывал одно его плечо и руку. Полосы меха под ремнями предупреждали ссадины. Единственным свидетельством косметохирургии были сложные серебряные волосы и зачесанные металлические брови. С мочки одного уха свисало толстое серебряное кольцо. Переводя взгляд от гамака к гамаку, он держался рукой за кобуру вибропистолета.
Второй человек выступил вперед. Это было стройное фантастическое месиво косметохирургии: немного от грифона, немного от обезьяны, что-то от морского конька; чешуя, перья, когти, клюв были прикреплены к телу, которое, как она была уверена, принадлежало кошке. Он скорчился сбоку от первого человека, опустившись на укороченные бедра, упираясь костяшками пальцев в металлический пол. Когда
