— Так вот, во-первых, наш маленький друг не шпион.
— Откуда ты знаешь? — спросил Урсон.
— Потому что она не знает, что он может читать мысли.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Урсон.
— Я начал догадываться, что происходит что-то неладное, когда вернулся от Жрицы. Ты тоже. И мы рассуждали примерно одинаково. Почему наше задание может обернуться полным провалом, если не будут выполнены какие-то его части? Разве не имеет самостоятельного значения возвращение и восстановление в правах ее дочери, законной властительницы Лептара? А ту информацию, которую ее дочь вполне могла бы собрать, можно было бы использовать против Эптора. Разве этого мало, даже если бы мы не нашли камня? Это как-то не по-матерински — бросать на произвол судьбы юную жрицу, если не будет найден драгоценный камень для матери. И этот ее тон, с каким она называет камень своим. Недаром гласит поговорка, ходившая в народе еще до Великого Огня: «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно». Мне кажется, у нее немало небожественной жажды власти, и она для нее значит больше, чем достижение мира.
— Но это еще не доказательство того, что Змей не шпион Эптора, — сказал Урсон.
— Минутку. Доберусь и до этого. Видишь ли, я и сам сначала думал, что он шпион. Эта мысль впервые пришла мне в голову, когда я разговаривал со Жрицей и она обмолвилась, что знает о существовании шпиона из Эптора.
Во-первых, его появления в такие моменты, когда он ухитрился стащить камень, а потом представить его ей таким образом, — все это казалось до того странным, что сразу же возникала мысль о шпионе. Она пришла к такому же выводу. Но она не знала, что Змей может читать мысли и передавать их.
Неужели ты не понимаешь? Неосведомленность о его способности к телепатии и породила такое объяснение столь странных совпадений. Урсон, почему он оставил камень нам, когда пошел к ней?
— Потому что думал, что она попытается отнять его.
— Правильно. Когда она велела мне послать его к ней, я был совершенно уверен, что он ей нужен именно для этого. Но если бы он был шпионом и знал, как обращаться с камнем, то он бы взял его с собой, чтобы предстать перед Арго во всеоружии и противопоставить себя как равную силу. Потом он мог бы спокойно вернуться сюда, оставив ее в замешательстве, а мы бы продолжали оставаться на его стороне, поскольку после того, как он раскрыл бы себя как шпион, о чем она на девять десятых была уверена, она стала бы следить за ним более тщательно, чем прежде.
— Ну, ладно, — перебил его Урсон, — почему?
— Потому что он не был шпионом и не знал, как использовать камень, хоть однажды испытал на себе его действие. Может быть, он хотел сделать вид, что камень спрятан где-то на нем. Но он не хотел, чтобы она отправила его на тот свет, руководствуясь какой-то корыстной целью. Итак, Змей, — Гео повернулся к мальчику. — Теперь ты знаешь, как управлять камнем, не так ли? Ты узнал это только что от Арго.
Мальчик кивнул.
— Так вот он. Что ж ты его не берешь?
Гео снял ремешок с шеи и протянул ему. Змей отшатнулся и неистово замотал головой.
— Так я и думал.
Урсон был озадачен.
— Змей наблюдал людские мысли, Урсон. Он мог непосредственно видеть такие вещи, о которых мы узнаем только опосредованно. Он знает, что эта бусинка таит в себе больше опасности для ума человека, который обладает ею, чем для городов, которые с ее помощью можно стереть с лица Земли.
— Ну, что ж, — сказал Урсон, — пока она думает, что он шпион, у нас, по крайней мере, будет одна из этих бусинок и человек, который знает, как ее использовать... При случае, я хотел сказать.
— Не думаю, что она продолжает считать его шпионом, Урсон.
— Э?
— У нее не отнимешь способности рассуждать, во всяком случае, не хуже меня. Как только она обнаружила, что у него нет с собой камня, она поняла, что он так же ни в чем неповинен, как ты или я. Но ее единственной целью было заполучить камень любым способом. Мы вошли как раз в тот момент, когда она намеревалась подвергнуть Змея действию камня. Чувство вины заставило ее ухватиться за первое подвернувшееся логичное объяснение, чтобы оправдаться перед нами. Зло любит рядиться в добро.
Они спустились в кубрик. К этому времени там уже собралась горстка матросов. Почти все они были пьяны и храпели на койках у стены. Один, завернувшись в одеяло с головой, лежал на койке, которую Урсон выбрал для Змея.
— Ну, — сказал Урсон, — кажется, тебе придется переезжать.
Змей вскарабкался на верхнюю койку.
— Э, нет, это моя!
Змей жестом пригласил его подниматься за ним.
— Не понял? Двое в одной? — возмутился Урсон. — Послушай, если боишься замерзнуть, иди вниз к Гео. Там больше места, и он не расплющит тебя о стенку. Я пинаюсь и храплю.
Змей не сдвинулся с места.
— Может, лучше сделать так, как хочет он? — сказал Гео. — У меня идея...
— Еще одна идея? — спросил Урсон. — Черт с ним. Я слишком устал, чтобы спорить.
Он растянулся на койке, и худенькое тельце Змея было полностью скрыто.
— Эй, убери-ка свои локти, — услышал Гео бормотание Урсона.
И вскоре оттуда доносилось только его шумное дыхание...
— Туман окутал корабль и мокрые лини светились фосфоресцирующим серебром. Небо приобрело бледность льда, но чаша небосвода по-прежнему была усеяна колючками. Зеленое море обесцветилось до волнующей белизны.
Пепельно-серая дверь каюты без окон отворилась и оттуда вырвалась сначала белая вуаль, подхваченная ветром, а затем появилась фигура Арго в серебристом сиянии. Вся сцена, казалось, происходила за полупрозрачным занавесом, колеблемым ветром. Темная точка на шее Арго пульсировала, как сердце, вспыхивая черным пламенем. Она подошла к фальшборту, перегнулась через него и стала всматриваться в воду. Из белой пучины показалась рука скелета. Согнувшись в локте, она снова ушла под воду. Чуть поодаль поднялась другая рука, изгибаясь и жестикулируя, за ней одновременно целых три, и еще две.
Прозвучал голос, такой же обесцвеченный, как все видение:
— Я иду. Я иду. Мы отплываем через час. Помощник приказал сниматься с якоря до рассвета. Ты должно сказать мне теперь, дитя моря. Ты должно сказать мне.
Из моря выросли две светящиеся руки, затем показалось безобразное лицо. Вынырнув из воды по грудь, фигура наклонилась назад и затонула.
Из Эптора вы или из Лептара? — вопрошала призрачная фигура Арго лишенным жизни голосом. — Кому вы служите? Арго или Хаме? Я проделала большой путь. Вы должны ответить мне, прежде чем я последую дальше.
Возник звуковой вихрь, в котором можно было различить лишь: море... море... море...
Сцена сместилась к двери, ведущей в кубрик. Дверь открылась, и по мере продвижения сцены по коридору и дальше стены из мореного дуба приобретали цвет березовой коры или платана. Масляная лампа в кубрике искрилась подобно горящему магнию.
На сцену выдвинулась трехъярусная койка. На нижней лежал... Гео! Но с изможденным, бледным лицом. Копна его волос стала белой. На груди у него пульсировала точка, вспыхивая чернотой абсолютной тени. На верхней койке горой возвышалось чье-то тело, словно раздувшийся труп. Урсон! С койки свесилась его рука, дряблая, отекшая, без намека на силу.
На средней койке под грудой одеял лежал неизвестный. Сцена зафиксировалась на нем и... видение исчезло.
Гео сел и протер глаза.
Темнота слегка рассеивалась светом горящей лампы. Выглянув из-под нависающей над ним койки, он увидел, что в кубрике стоит сухопарый Помощник.
— Эй, ты, — обратился Джордде к одному из матросов, — подъем. Снимаемся с якоря.
