этим теплым впору захлебнуться. Он попытался приподнять лицо, но ничего из этого не вышло, кроме стона. Ответом был удар по ребрам, всего его перевернувший на бок; лишь левая рука осталась, как была, подмятой, но он уже не чувствовал руки и потому не беспокоился о ней. Доски запели и запрыгали: кто-то сбегал с причала. Когда доски умолкли и унялись, Ишханпопробовал понять, открыты ли его глаза, и что-то белое и не чужое, надвинувшись, приблизилось к глазам. «Ты что здесь, Лива? – молча попенял Ишхан. – Ты видишь, я неважно выгляжу». «Ты умираешь», – был ответ, и белое пятно перед глазами, заволновавшись, потекло в них, не причиняя им ни капли боли...
Байрам позвал из темноты:
– Ишхан, я здесь! Прости, что задержался и тебя задерживаю!
Ответа не было, и он ступил на доски. Внезапная волна глухого звука, нахлынувшая издалека, из Бухты, утихшая потом и вновь нахлынувшая, как если б вдалеке бил колокол, Байрама отвлекла, и он не сразу разглядел темное тело на краю причала, у самых своих ног. А разглядев, склонился и потрогал шею; звать уже не стал.
Сидел на корточках, пока не занемели ноги. Встал, выпрямился, вспомнил о пачке сигарет, зажатой в кулаке. Сорвал обертку, вынул сигарету и прикурил ее от зажигалки, которую купил в подарок. Докурил; бросил окурок в воду, и огонек погас в воде.
Затем Байрам достал мобильный телефон и дважды позвонил: в милицию и в «скорую». Номера Гамлета он не знал, но и звонить ему сейчас желания не испытывал.
– Сейчас оглохну, – сказал Карп, не поглядев на сосны, из-за которых вместе с ярким светом ламп и визгами танцующих выкатывались чугунные шары аккордов бас-гитары.
Пилот кивнул, молча разлил вино по пластиковым стаканам. Не дожидаясь тоста, отпил из стакана и пожевал веточку кинзы.
Басы немного стушевались, уйдя в тень барабанов и тарелок, но там не унялись: бухтели, вздрагивали, ухали совой; потом вступили и забрякали, заныли клавиши; во тьму над соснами ввинтился тянущийся, воющий аккорд гитары-соло...
– Может, сходить за ним, позвать? – сказала Карина.
– Нет никакого смысла, – отозвался Гамлет. – Еще не пришел, значит, не может уйти. Значит, опаздывает сменщик. У него такой сменщик, что всегда опаздывает и всегда подводит. И ничего нельзя поделать. Он его так просил и так просил: ты, Коля, не опаздывай, не подводи меня. И все равно подводит. Боюсь, когда-нибудь придется мне его просить. Так попросить, чтоб хорошенько понял...
– Вот интересно, – сказал Карп, – если тихонько по-пластунски подползти и перерезать провода, динамик сдохнет?
– Боюсь, тогда тебе чего-то перережут, – сказал пилот. – Вот будет интересно.
– Я не пойму одного, – сказал Стремухин. – Бухта сидит без света, а у них и провода, и лампы.
– Они нас не глупее; здесь не раз бывали, все предусмотрели, – ответил Карп. – У них с собой, как и у нас, переносной электроагрегат. На водку и корабль им хватило – чего им, на бензин или солярку денег жалко?
– Сколько хлопот и денег, чтобы надраться и надрыгаться, – сказала Александра, и Стремухин отвел глаза: презрение, с которым она произнесла свои слова, на миг скривило и испортило ее лицо.
Музыка смолкла, словно не было ее; все замерли, застигнутые тишиной врасплох, но длилась радостная оторопь чуть менее минуты – вновь взвыл динамик в соснах: к басам, тарелкам, клавишам и соло приладился еще и сиплый тенор, поющий по-английски.
Пилот сказал:
– Я понимаю: сменщик там, не сменщик, но я не понимаю, почему мы здесь не можем выпить за Ишхана, пусть и в его отсутствие. Давайте, выпьем за его здоровье, ну а потом ему расскажем, как выпили. Чего вот так сидеть и слушать этот гвалт?
– Я разве против? – пожал плечами Гамлет. Все подняли стаканы, кроме малолеток.
– Не понял, – строго сказал Карп.
– Вы извините, мы не пьем, – ответил рыжий. – Пейте без нас, и пусть ваш именинник не обидится.
– Так дело не пойдет, – сказал пилот. – Карина, принеси детишкам спрайта. Мы подождем и выпьем вместе.
– А разве спрайтом можно чокаться? – спросила рыженькая.
– Конечно, можно. Если от души, – ответил Карп. Карина встала из-за столика. Все, кто собрался пить вино, ждали ее, держа стаканы на весу, глядя друг другу в лица, освещенные двумя неяркими садовыми светильниками, воткнутыми в песок. Погремев замком и дверью поскрипев, Карина скрылась в киоске. Невдалеке протяжно зазвучал корабельный гудок; еще раз и еще. Музыка смолкла вновь, свет ярких ламп погас. В соснах раздался новый шум, он быстро нарастал, как если бы толпа зверей, ломясь сквозь лес, спускалась к водопою. В мгновение ока пляж заполнился людьми. Рубашки, платья и футболки качались и мелькали в полутьме, как белое белье, что сохнет на ветру.
Пилот поставил свой стакан на столик и сказал:
– Я не могу в таких условиях. Тост – дело серьезное. Придется подождать.
Карп, Александра, Гамлет и Стремухин тоже поставили стаканы. Вернулась Карина с бутылкой спрайта, огляделась, крикнула кому-то, прилипшему к витрине киоска:
– Мы закрыты! – потом увидела стаканы на столе, спросила: – Что, уже не пьем? Или еще не пьем?
– Ждем, когда все угомонится, – пояснил Стремухин.
Корабль снова загудел, но пассажиры не спешили на борт: они в обнимку, кучками, по одному лениво разбрелись по пляжу; аукались, пытались петь, пьяно хихикали; кто-то, сбросив белый смокинг и раздевшись до трусов, с разбегу ухнул в воду животом, перевернулся на спину и на спине поплыл, рыча и охая, в глухую тьму. Где-то у тропки зашипел включенный мегафон и сладковатым баритоном заворковал: «Товарищи, простите, господа. Наш капитан убедительно просит нас не задерживаться, в течение пятнадцати минут всем быть на корабле».
Кучки и пары неохотно потянулись с разных концов пляжа к тропе, сбиваясь на ходу в неторопливую толпу, шумя, переговариваясь; к шуму толпы, откуда-то подкравшись, примешался медленный шум мотора; лучи автомобильных фар уперлись, вспыхнув, в лица и в стволы деревьев, и толпа, дорогу уступая и сходя с тропы, распалась. Из-за киоска выкатил «уазик»; на его крыше вспыхивал и гас, быстро вращаясь, голубой фонарь. Автомобиль остановился посреди тропы. Люди опасливо обходили его с двух сторон.
– Новое дело, – сказал Карп и встал со стула.
Дверцы «уазика» разом раскрылись, и из него поочередно вышли двое мужчин в фуражках, еще один – в костюме, с папкой для бумаг под мышкой; последним выбрался наружу Байрам. Карп подошел к ним, выслушал накоротке. Потом обернулся и махнул рукой:
– Гамлет, подойди! Это к тебе.
Гамлет встал из-за столика. Подумав, встала и Карина.
Корабль гудел, и пассажиры корабля, еще и подгоняемые вспышками мигалки, на пляже не задерживались, шли к пристани почти бегом.
Байрам отвел Карпа в сторону, к киоску; набычившись, стал что-то говорить ему. Карп слушал его, глядя вверх куда-то, словно скучая.
Мужчина с папкой обратился к Гамлету; тот слушал, медленно кивая головой; потом поднял глаза, внимательно потрогал пальцами свое лицо, неприятно мигающее голубым холодным светом. Потом его колени подломились, и он, скребя рукою борт «уазика», стал оседать в тень. Он и упал бы, если бы Карина его не обхватила обеими руками.
Гамлет выпрямился. Карина и мужчина с папкой помогли ему сесть в машину и забрались в кабину следом. Байрам оставил Карпа и тоже, подойдя, забрался внутрь «уазика». Последними в «уазик» сели, захлопнув за собою дверцы, два милиционера. Он развернулся, смазав светом фар по соснам, и, переваливаясь на неровностях тропы, скрылся из глаз. Тропа опустела. Корабль все гудел.
Карп вернулся к столику и сел, растерянно посвистывая.
– Ишхан? – спросил пилот.
– Да, – сказал Карп.
– Я так и понял.
Корабль умолк; и в тишине послышались торопливые шаги.
