– По-настоящему чуть не убились или вы – к слову? – спросила рыженькая с уважением и страхом.
– Какое «к слову»! Мне тогда было не до слов. Мне было так, словно я был сплошная скорлупа и весь наполнен болью. Казалось, что разбей меня – и выйдет боль. И у меня был ствол, ну, пистолет. Я стал примериваться, как себя убить... Гляжу, гляжу на эту черную машинку, в глазок ее заглядываю, и так, и сяк его оглядываю, и передергиваю, и щупаю предохранитель, и уже трогаю за спуск, – и самого меня вдруг передернуло: а что с тобой, ствол, будет, когда из-за тебя меня не будет?.. Если собака покусает человека или медведь его заест, собаку успыляют и медведя убивают, даже когда он и не злой, а так, нечаянно загрыз. Другое дело ствол. После убийства он стволом и остается, даже в почете, даже в большем уважении, чем был; его и смазывают, и всем показывают, и целятся, и вновь стреляют; он может и в музей попасть... Да как же так, подумал я: я – в печку, ты – в музей?! Не выйдет, я тогда ему сказал, все будет, хлопец, по-другому: я поживу еще, а ты уж извини... И бросил его в Псел. Или в Хорол, уже не помню. Я много пил тогда и не соображал, к какому берегу меня прибило...
Пилота разобрал смех: поспешно встав из-за стола, он фыркнул «извините» и ушел во тьму.
Карп замолчал, мрачнея, и Александра попыталась сгладить неловкость.
– Я до сих пор про Миргород не знала ничего, кроме лужи. Там у вас правда лужа?
– Все это спрашивают, – с готовностью ответил Карп. – И в армии все спрашивали, и здесь, в России, а теперь и вы. Докладываю. Лужа имеется, но фигурально. Она не лужа. Это целебный источник с полезной для здоровья водой. И он давно под крышей, чтоб сберечь от попадания снега и мусора. И никакие свиньи в нем не спят. Там люди лечатся.
Громко насвистывая марш, из тьмы вышел пилот.
За ним вышагивал Стремухин, с трудом удерживая на ходу двумя руками тяжелый веер из шампуров с готовым шашлыком.
– Как, удался или не очень? – спросил Стремухин, но ответа не услышал. Шашлык был так хорош, что его ели молча, забывши друг о друге, не поднимая друг на друга глаз. Один Стремухин не глядел себе в тарелку и все поглядывал на Александру. Теперь он мучился тем, что ни за что ее обидел, – и оттого почти не ощущал вкус шашлыка.
Ему и нравилась, и льстила жадность, с которой она ела. Так ела, что у нее дыхание сбилось, и ей пришлось на миг прерваться.
Она перехватила его взгляд. Стремухин сразу же отвел глаза и вздохнул нарочно громко.
– Не извиняйтесь, – тихо и быстро сказала ему Александра. – Я все понимаю, я вас простила, но и вы – меня.
– Ну почему он должен извиняться? – сказал пилот, снимая с шампура кусок. – Он не подвел. Я здесь еще ни у кого не ел такого шашлыка. Ты, Карп, не обижайся.
– Я и не обижаюсь, – сказал Карп. – Тут даже позавидовать не стыдно. Ты только не подумай, будто я сейчас тебе действительно завидую, – обратился он к Стремухину. – Но за такой шашлык – спасибо.
– Нет, вам спасибо, – сказал Стремухин.
– Нет, нет уж, вам спасибо, – сказала Александра, поверх тарелки глядя прямо на него.
Он вдруг ее спросил:
– Как вас зовут?
Она невольно отодвинула тарелку и огляделась по сторонам. Не увидела ничего вокруг, кроме ночных теней и неподвижных звезд на воде. Собралась с духом и сказала правду:
– Майей меня зовут... А для друзей я просто Маша. Молчание опять повисло над столом. Все торопливо доедали остывающий шашлык и выпивали, наливая каждый сам себе. И Майя ела, но уже без прежней жадности, не поднимая от тарелки глаз.
«О чем еще с ней говорить, и где я видел ее раньше?» – думал Стремухин, глядя украдкой, как она старательно и неумело орудует пластмассовым ножом, и наконец нашелся, что спросить:
– Как вы здесь, Маша, оказались совсем одна?
– Я просто так здесь, я отбилась от компании, – ответила она, и он не то чтобы увидел, но с удовольствием почувствовал, как она краснеет. Подумал, врет, но вспомнил, что не врет, то есть он точно вспомнил, где ее видел раньше – точно, в компании, на той дневной тропе, где он напрасно успокаивал мальчика Леху, этого маленького жулика. – Мы потерялись, и они, наверное, уехали отсюда без меня.
– В жизни все к лучшему, – сказал ей, утешая, Карп. – Где потеряешь, там и найдешь. Я вам хотел сказать, что вы нашли нас.
– Да, я нашла, – краснея, согласилась Майя и быстро посмотрела на Стремухина.
Карп это видел; ободряя, подмигнул. Рыжий и рыженькая хмыкнули смущенно. Пилот, не зная отчего, расстроился. Карина ничего не видела перед собой и словно удалялась ото всех, с каждым мгновением все глубже погружаясь в топь своих мыслей. Стремухин эти мысли знал. Он знал, как эта топь, затягивая, давит, и потому он не хотел сейчас Карину видеть. Встал и сказал нетерпеливо:
– Пойду немного разомнусь.
– Можно, я с вами? – спросила Майя. – Или я снова помешаю?
– Нет, Маша, вы мне не мешаете, – ответил ей Стремухин и, не оглядываясь на нее, шагнул из круга света в темноту.
...Он шел, ступая по корням, вслепую по тропе и слышал за плечом дыхание Майи. Глухо споткнувшись, она охнула, нашла на ощупь его руку. Теперь они шли рядом, куда, не зная, и – куда ведет тропа. Он шел, перебирая пальцами, как четки, ее пальцы. Она и не мешала их перебирать. Тропа сужалась, скоро стало тесно среди невидимых иголок и ветвей, цепляющихся за локти, плечи, царапающих лоб и щеки.
– Берегите глаза! – отрывисто сказал Стремухин, и Майя зажмурилась. Прибавив шагу, он выставил перед собою, как бушприт, вперед ладонью руку. Ладонь царапало, давило и кололо, пока она не провалилась в пустоту: тропа опять расширилась; стволы поскрипывали в стороне; попыхивали впереди угли мангала; помаргивали искры сигарет, слонялись по полянке тени людей, сливаясь то и дело с тенями сосен, с огромными, как кляксы, пятнами кустов. Стремухин с Майей перешли полянку быстрым, извиняющимся шагом; кто-то им в спину запоздало ахнул от испуга, кто-то коротко выругался...
Опять тропа вела неведомо куда, то расширяясь, то тесня и стискивая острыми, колючими и мокрыми ветвями. Весь лес, казалось, был не пуст: ночная Бухта, словно мурашами – чернозем, кишела отдыхающими. Невидимые в двух шагах, они давали, что ни шаг, знать о себе внезапной вспышкой спички перед чьим-то прозрачным, будто матовый плафон, лицом, сдавленным смехом, вскриком, хохотком и бормотаньем. То тут, то там сквозь их немолчный шорох проступали и гнали поскорей вперед глухие голоса.
...
– А ну вас всех!
– Куда? Да погоди ты!.. Ты нам не мешаешь.
...
– Кто он? Лучше, чем я?.. Тогда зачем ты здесь?.. Молчишь? Вот и молчи! Молчи, кому сказал!
...
...– Тут этих черных налетело – как муравьев; он и позвать, и пискнуть не успел; забили до смерти.
– А если снова налетят? Что мы тогда?
– Не налетят, не бойся, ночью не посмеют; к тому же их пасут – и плотно. Но и не надо бдительность терять.
– А я ее и не теряю.
– А вот и не теряй...
...
– Вы делаете больно...
– А мы разве не на ты?
– Ну хорошо... Ты делаешь мне больно...
...
– Меня достал весь этот ваш шашлык, весь ваш горелый жир! Я б лучше рыбки съел... Съел бы простого карася.
– Сожрешь и мясо.
– Да?
